Дни, когда мы так сильно друг друга любили - Эми Нефф
Томас – наша правая рука в плане организационных моментов. Он знает, что нужно делать, когда нас не станет. Мы назначили его исполнителем нашего завещания, потому что он лучше остальных умеет отделять эмоции от дел, а со смертью связано много хлопот. Бумаги, звонки, планирование, распределение вещей. Сюрреалистическая природа такой интимной вещи, как переживание потери, сочетается с формальными, юридическими, социальными моментами, которыми вы должны делиться с другими. Мы сказали ему, что не хотим, чтобы нас хоронили. Вместо этого попросили развеять наш прах над песчаной косой, чтобы он плавал среди стайки гольянов, чтобы его несли на спинах крабы, чтобы его относило течением туда и обратно, в том месте, где мы всегда были и всегда будем. Как и мои родители всегда с нами: в потертых перилах гостиницы, в засыпанном мукой столе и выцветших занавесках, которые колышет бриз. Как Томми с нами в каждом первом заплыве нового сезона, в каждом прыжке наших внуков с Капитанской скалы, он – рев ветра и бесконечное звездное небо над головой. На кладбище мы такого не чувствуем, это просто место, где они покоятся.
По настоянию Томаса мы рассказали ему, как именно собираемся завершить жизнь, сообщили все неприятные подробности. Показали, где запас таблеток, где лежат важные документы и прощальные письма. План, разработанный более года назад, тогда казался гипотетическим, а теперь, когда мы приближаемся к точке невозврата, я начинаю искать альтернативные методы, на случай, если не сработают таблетки. Надо что-то надежное и в то же время мирное. Не могу ничего придумать, поэтому оставляю вопрос на потом. Я решил верить в счастливую смерть рядом с Эвелин, это вера привела меня из Коннектикута в Бостон и обратно, вера в то, что единственная возможность прожить хорошую жизнь – это провести ее с Эвелин.
Вайолет готовит дополнительные порции еды, наполняет морозилку, покупает продукты и лекарства. Джейн звонит каждое утро, чтобы узнать, как дела, и приезжает несколько раз в неделю. Она играет на пианино, и музыка успокаивает лучше слов. Наши дети рядом, поддерживая нас день за днем. Каждый по-своему предлагает мир, и моя благодарность растет вместе со стыдом.
Томас пьет кофе за кухонным столом в выцветшей футболке с эмблемой Нью-Йоркского университета и спортивных штанах; долгие годы мы с Эвелин были убеждены, что у него есть только костюмы и галстуки. Вайолет замешивает тесто для блинчиков, Рейн посыпает нарезанный кубиками картофель розмарином, паприкой и крупной солью – по рецепту Эвелин готовит картошку фри по-домашнему, – а Джейн нарезает грудинку полосками и выкладывает их на противень.
– Доброе утро, девочки! Доброе утро, Томас!
Проходя мимо, я хлопаю его по спине.
– Энн еще спит?
Он откладывает газету в сторону.
– Ага. А мама?
Наливаю себе кофе, смотрю сквозь заиндевелые окна в сад, на сухостой и искривленные ветки, торчащие из-под свежего снега.
– Да, устала от вчерашней суеты.
Томас замолкает, изучая меня, словно хочет о чем-то спросить.
– Отлично вчера покатались! Сто лет не был на горках.
– Ага, здорово! Хотя сегодня я за это расплачиваюсь, – говорю я, потирая ногу, чтобы снять напряжение в икре.
– Папа, я хотел поговорить с тобой и мамой. Мы с Энн много думали о том, что мы можем сделать, как мы можем помочь.
Я отпиваю кофе, наслаждаясь теплой кружкой в ладонях.
– Вы и так уже помогли больше, чем думаете. Нам главное, что вы приехали и побыли с нами. Мы знаем, что вы заняты и живете далеко, много не наездишься.
– Вот как раз об этом мы и думаем. – Он болтает в руке почти пустую чашку. – Мы больше не хотим быть так далеко.
Я удивленно поднимаю брови, а Томас продолжает:
– Маме быстро становится хуже, верно?
Рейн, Вайолет и Джейн прекращают свои занятия и прислушиваются. Я открываю рот – и вижу по его лицу, что он знает ответ. Гримаса, уверенность. Это написано на их лицах. Они, наконец, понимают, что Эвелин пыталась сказать им все это время.
– Мы с Энн посмотрели несколько домов в Стэмфорде, чтобы быть ближе к тебе и маме, Джейн, Вай и ко всем остальным. Для меня это важно, и для Энн тоже. Мы хотим помочь.
– Томас, хотя такая забота очень приятна, вам не стоит из нас перекраивать свою жизнь!
– Мы этого хотим. Мы не хотим быть так далеко от семьи. Мы больше не хотим ничего пропустить. Не только для того, чтобы помочь, но и для нас самих. Правда.
У меня перехватывает горло, я пытаюсь это скрыть, зная, что Томасу не по себе от эмоций.
– Я очень рад, сынок. А мама-то как обрадуется!
– Чему?
Эвелин, шаркая, спускается по лестнице мелкими, отяжелевшими шажками и слабо улыбается. Шерстяной свитер обтягивает ее костлявые, сгорбленные плечи. Похоже, она так и не уснула. Томас смотрит на меня, и я машу рукой, показывая, чтобы он сам ей сказал.
– Мы с Энн хотим переехать в Стэмфорд, уехать из города. Хотим к вам поближе.
Эвелин недоверчиво приоткрывает рот.
– Вы ведь жить не можете без Нью-Йорка!
– Мы будем по-прежнему там работать, будем ездить. Честно говоря, удивительно, что мы продержались так долго. Большинство наших знакомых давным-давно переехали в пригороды.
Эвелин качает головой, широко улыбаясь.
– Даже не верится. Ты, наверное, шутишь, Томас?
– Пора. Мы сможем приезжать гораздо чаще, не зависеть от расписания поездов и не срываться в город поздно вечером. Особенно учитывая, что скоро здесь появится малыш.
Он кивает на Рейн, которая инстинктивно дотрагивается до живота и улыбается.
– Мы и так кучу всего пропустили. Нам просто нужно найти дом.
– Вы не одни такие.
Рейн смотрит на меня, потом опускает глаза на свой выпирающий живот, прикрытый полосатым фартуком.
– Нам с Тони тоже нужно съехать из нашей убогой квартирки, когда родится ребенок.
– Рейн, живите здесь! Скоро здесь будет… пусто, – говорит Эвелин. – Мы с дедушкой уже это обсуждали раньше, надеясь, что когда-нибудь и ты здесь будешь растить детей. Тебе здесь нравится, и, в общем, вы двое знаете это место лучше, чем кто-либо другой. Просто мы думали, что Тони не согласится.
– Ах да, сицилийский гордец!
– Это не подачка, передай ему! Мы знаем, что он любит поступать
