Дни, когда мы так сильно друг друга любили - Эми Нефф

Тоска по брату стала низким гулом, вибрирующим где-то глубоко внутри меня. Если прислушаться, гул было слышно, но в основном он сливался с биением сердца. Сначала я начала забывать его лицо, образ потерял точность, резкость. Родинка у него была на левой стороне подбородка или на правой? Глаза больше серые или голубые?

Потом я начала сомневаться, а говорил ли он то или это. Однажды вечером, когда дети были маленькими и на закате ловили светлячков, у меня в памяти всплыли слова: «Ты в курсе, что у каждого светлячка-самца свой собственный световой узор?» Кто это сказал много лет назад? Джозеф? Томми? Мы трое тогда сами были детьми, сидели на причале, воздух вокруг нас остывал, над дюнами начали летать светлячки. Вроде мы заговорили о том, как самцы привлекают самок, точно не помню. «Ты в курсе, что у каждого светлячка-самца свой собственный световой узор?» Ерунда, конечно, тем не менее я хотела вспомнить. Я хотела облечь эти слова в голос. Сначала я представила, что их говорит Томми, потом – Джозеф. Все было не то. Может, я сама это сказала? Могла я такое знать?

– То есть тебе нравится? – продолжает попытки Джозеф.

Томас пожимает плечами.

– Ну раз плачу деньги, значит, нравится.

Бедный Джозеф, теперь ни с какой стороны к Томасу не подобраться. Раньше мы хотя бы могли разговорить его на тему самолетов; он был одержим желанием узнать, что держит реактивные самолеты в воздухе, как их собирают, кто испытывает новые модели. Теперь и эта тема закрыта. С тех пор, как врачи обнаружили у него шумы в сердце. Военно-воздушные силы отклонили его заявление; он никогда не сможет служить.

После медосмотра я нашла в мусорке плакаты из его комнаты, с самолетами и вертолетами, – разорванные в клочья. Это было так непохоже на Томаса, что выбило меня из колеи. Я хотела собрать обрывки, разгладить, выпрямить под тяжелыми книгами, склеить скотчем и прикрепить обратно на стены. Вернуть к жизни его мечты, снова сделать их осуществимыми. Но не смогла. И он не хотел об этом говорить, как бы мы ни пытались. Вместо этого Томас заперся в комнате и стал доводить себя до изнеможения, цель – поступить в колледж. Усердно учиться, превзойти всех, превзойти самого себя. Он подал заявление в Нью-Йоркский университет и через несколько месяцев уехал.

Джозеф вздыхает.

– Ну хоть не зря платишь.

Я скучаю по малышу Томасу, который совал мне пухлые ладошки, чтобы я их вытерла, по его круглым щечкам и большим глазкам. Когда он был маленьким, он без меня жить не мог, а теперь я ему вообще не нужна. Он здесь сегодня только потому, что знает: мне было бы больно, если бы он не приехал; он видел, как по нам ударил побег Джейн. Как правило, трудно понять, что Томас чувствует. Шумы в сердце лишили его мечты, но он пошел новым путем, нашел себя в Нью-Йорке. И все же, только задав вопрос, можно услышать его голос, только из вежливости он рассмеется.

Джозеф переключается на Вайолет, чье желтое платье резко контрастирует с ее сегодняшним настроением. Дочь на удивление мрачная.

– И с кем мы идем на свидание в эти выходные?

– Очень смешно, па!

Вайолет морщит нос, глядя на него. Сейчас ей семнадцать, и она совершенно не осознает, какой потрясающей стала. Джозеф говорит, что она похожа на меня. Да, у нас одинаковое телосложение и волосы. Но ей комфортно с самой собой, у меня было не так, и характером она в Джозефа; оба в сто раз добрее и душевнее, чем я.

– А я серьезно спросил, между прочим! Хочу поближе познакомиться с этими молодыми людьми. Единственный, с кем ты знакомила, был… как его? Дэвид?

– Чего? Дэвид?! – Она взволнованно ковыряет в тарелке картошку. – То, что мы сходили на несколько свиданий, еще не значит, что он тот самый.

Вайолет никогда не стеснялась своих чувств к парням, которые ей нравились, хотя целуются они украдкой, прячась на крыльце. У нее кружится голова от каждого, она кладет голову парню на плечо, проводит кончиками пальцев по его руке. Потом парень совершает какую-то непростительную ошибку и получает от ворот поворот. Вскоре в дверь стучится новый кавалер. Джозефа беспокоит этот калейдоскоп. А на мой взгляд, хорошо, что у нее со всеми несерьезно. Может быть, мы сможем дольше оберегать ее от оплакивания первой любви, от чувства, что ею воспользовались. Хотя я тоже беспокоюсь. Что она ищет?

Томас усмехается, поднимая взгляд от тарелки.

– Вай, ты должна понять, что никто не преподнесет тебе сказку на блюдечке.

– Ой-ой! А у тебя самого-то сколько было девушек?

Томас пристально смотрит на нее и кладет в рот кусочек стейка.

Я поднимаю брови.

– Твой брат прав. Здорово, когда у тебя высокие стандарты, милая, и у тебя есть масса времени, чтобы понять, кто тебе нужен, но в то же время не жди принца на белом коне.

Вайолет надувает губы.

– К тебе же приехал твой принц!

Я чуть не смеюсь. Мой принц Джозеф допоздна крутится в «Устричной раковине», чтобы избежать встречи со мной, заворачивает свою тарелку с ужином в пищевую пленку и оставляет в холодильнике, чтобы разогреть после того, как мы с Вайолет поедим. Уставший, поднимается наверх после наступления темноты и засыпает, пробурчав «спокойной ночи». Мое тело больше привыкло к пространству между нами, чем к теплу его прикосновений, наши разговоры ограничиваются новостями и бытом: будет ранний заезд, надо отбелить полотенца, купить то-то и то-то. Он просыпается перед рассветом и в темноте пытается одеться, а я остаюсь лежать под одеялом, притворяясь спящей и удивляясь, как это мы так сбились с пути.

Я тычу в Вайолет вилкой, чтобы привлечь ее внимание.

– Помимо белого коня еще много чего было. Нам повезло, что мы познакомились такими юными и благополучно пережили испытания.

В моем голосе фальшивая уверенность. Я хочу указать направление и в то же время не расстроить нашу безнадежно романтичную дочь, не дать ей понять, что мы потерпели фиаско.

– Это не всегда легко.

Томас, которому явно надоел наш разговор, меняет тему.

– Про Джейн что-нибудь слышно?

Мы не видели Джейн три года. Последней весточкой было письмо с обратным адресом в Сан-Франциско, в котором сообщалось, что она переехала из Бостона в Калифорнию. Ее отсутствие за столом так же бросается в глаза, как и ее присутствие. Без Джейн торжества кажутся притворством, иллюзией