Дни, когда мы так сильно друг друга любили - Эми Нефф
Когда-нибудь я потеряю и ее.
Несколько дней спустя, вечером, когда дети уже уложены, в столовой все готово на утро, я со своего места под одеялом наблюдаю, как Эвелин готовится ко сну. Дверь в ванную приоткрыта, она в ночной рубашке проводит расческой по волосам.
Я говорю:
– Ты молодец, держишься. Я думал, что будет хуже. Ну, я про Мэйлин.
Эвелин набралась сил. Я вижу это по ее осанке, посадке головы, ровным плечам. Смерть Мэйлин не стала для нее непосильным бременем, как это было с Томми, – тогда горе ее просто раздавило.
– Ну теперь все по-другому. Тогда мы были моложе… Сейчас мы нужны детям, нужны гостям. Нельзя расклеиваться.
– Ты же все равно переживаешь.
– Естественно. – Эвелин выходит из ванной и присаживается на край кровати. – Мэйлин казалась мне неуязвимой.
На глазах у нее слезы, она вспоминает свою тетю, свою лучшую подругу.
– Жаль, что она не рассказала нам о Бетти. Что здесь такого? С чего она решила скрывать от меня… Не верится, что она больше не приедет, что мы никогда ее не увидим…
Бетти сказала, что Мэйлин не оставила завещания и вообще не озвучивала по этому поводу никаких пожеланий. Видимо, она предполагала, что никогда не умрет, или же не беспокоилась о том, что будет происходить после ее смерти.
Мы решили, что тело следует отправить обратно в Бостон для похорон, – ее любили многие студенты, они захотят попрощаться. Бетти прислала нам газетные вырезки и сделала необходимые приготовления. В письме, которое пришло вместе с некрологом, она написала: «На похороны я не приеду. Надеюсь, вы меня поймете. Я попрощалась с ней в день смерти и не смогу вынести этого снова».
У меня внутри все сжимается, когда я читаю ее слова. Когда-нибудь это буду я. Или когда-нибудь это будет Эвелин. Нельзя жить, любить и остаться невредимым.
Раздается тихий стук, и в дверь заглядывает Вайолет в одной из старых ночных рубашек Джейн, которая ей слишком длинна. Давненько Вайолет не прибегала к нам по ночам с жалобами на чудищ и привидений у себя в шкафу. Но в последнее время смерть, похоже, не дает ей покоя и во сне. Я похлопываю по одеялу рядом с собой, девочка подползает на коленках и устраивается в моих объятиях. Эвелин выключает свет в ванной и забирается к нам под одеяло.
– Ты опять не можешь уснуть, милая?
Она гладит Вайолет по влажным после ванны волосам.
– Боюсь, что мне приснится плохой сон.
– Что ж, давай тогда подумаем о приятных вещах, – говорит Эвелин и придвигается ближе ко мне.
Я чувствую, как ее тело расслабляется, и переполняюсь нежностью. Вайолет кладет голову мне на грудь; поразительно, какая она все-таки маленькая, хотя ей почти восемь. Возможно, из-за того, что она младшенькая, она всегда казалась более хрупкой, чем ее брат и сестра. Или, может быть, это потому, что она больше остальных за все переживает, пропускает через свое тельце эмоции всей семьи.
– О каких приятных вещах?
Малышка смотрит на меня снизу вверх, веки у нее опускаются, хотя она изо всех сил старается казаться бодрой.
– Хочешь историю, как я влюбился в маму?
– Да, давай, обожаю ее, – мурлычет она и придвигается ближе.
Эвелин устраивается поудобнее у другого моего бока и закрывает глаза. Когда я начинаю, на лице у нее мелькает улыбка. Вайолет прерывает рассказ в привычных местах, хихикая, когда я упоминаю цвет платья Эвелин, и задавая вопросы о дяде Томми, которые приводят к вопросам о тете Мэйлин и о том, что значит умереть. Я в упрощенном виде отвечаю, пока у нее не закрываются глаза.
Я вылезаю из кровати – Эвелин перемещается на подушку – и несу спящую Вайолет в их с Джейн комнату. По пути заглядываю к Томасу и в темноте вижу, что он крепко спит, закутавшись в одеяло. Джейн лежит в постели при свете фонарика, сжимая в руках газету и ножницы. Последние несколько дней она провела, с головой погрузившись в новости, уставившись в телевизор или вырезая из газет статьи и складывая их в коробку из-под обуви. Над тумбочкой у кровати поднимается дымок, в комнате стоит густой запах благовоний. Мы ругаем ее за то, что она зажигает палочки у себя в комнате, но сегодня, похоже, лучше ее не трогать.
Я киваю ей и укладываю Вайолет. Затем присаживаюсь к Джейн на край кровати; она, водя фонариком по строчкам, не обращает на меня внимания. На первой полосе лицо Джона Кеннеди под заголовком «Памяти президента». На стене рядом с подушкой висит приклеенный скотчем некролог тети Мэйлин.
Джейн растет, ей скоро тринадцать, она девочка с характером. Не скажу, когда именно у них с Эвелин начали портиться отношения, обе слишком своенравны. Раньше они часами вместе сидели за пианино. Как и Эвелин в том возрасте, только за инструментом Джейн могла усидеть спокойно. Она играла все более сложные пьесы, радуя наших постоянных гостей, которые отмечали, как она взрослеет. Раньше ей нравилось помогать по хозяйству, провожать постояльцев в номера, позвякивая ключами, или показывать дорогу к Бернард-бич. Но в последнее время она предпочитает одиночество, огрызается на мать и прячется у себя в комнате, поглощенная Карибским кризисом, операцией в бухте Кочинос, строительством Берлинской стены и другими разворачивающимися в мире событиями.
– Не пора ли спать, Джейни?
Я похлопываю ее по ноге, пока она неохотно не встречается с мной взглядом.
– Разве тут уснешь? Если ты не в курсе, мир на грани катастрофы.
Она хмурится, зажимает фонарик между коленями и вырезает статью с первой страницы.
– Тогда нам точно надо поспать, чтобы утром быть в полной готовности.
– Не смешно!
– А я и не шучу. Лучше поспать, а не переживать о том, что мы не в силах изменить.
– В этом-то и проблема! Все думают, что ничего нельзя изменить. Мы как стадо – куда ведут,
