Дни, когда мы так сильно друг друга любили - Эми Нефф
Я начинаю извлекать звуки из «Болдуина», Джейн присоединяется на «Стейнвее», пальцы вроде бы ложатся легко, и все-таки я делаю ошибки. Джейн останавливается и терпеливо ждет, пока я не соберусь и не попробую снова.
В очередной раз мы начинаем сначала, и снова я играю слишком медленно. Как ни стараюсь, опять все порчу. Мы останавливаемся, возвращаемся на исходные позиции. Опять начинаем. Пальцы реагируют недостаточно быстро, как будто сигналы мозга тонут в грязи. О чем я думала, когда за это взялась? Останавливаемся, играем сначала. Я не успеваю. У меня не получается! Джейн умница, а у меня все наперекосяк. Что становится с пианисткой, которая теряет руки? Я бью кулаками по клавишам, и по дому ужасным, неблагозвучным аккордом разносится мое разочарование.
– Все нормально, мам! У нас еще есть время попрактиковаться. Все нормально.
Она чрезвычайно терпелива, даже отчасти снисходительна, и я узнаю этот ободряющий взгляд, потому что именно таким я смотрела на нее, когда ребенком она переживала, что пианино не выдает нужные ей звуки.
«У нас еще есть время…» А если нет?
– Будем надеяться, что ты права.
Провожу пальцами по клавишам; они гладкие и холодные, знакомые и чужие одновременно. Я чувствую на себе ее пристальный взгляд, в воздухе вибрирует вопрос, который Джейн вот-вот задаст: «Как ты себя чувствуешь?» Я не могу его уже больше слышать, поэтому быстро добавляю:
– Давай сделаем перерыв и проведаем Вайолет с Рейн на кухне?
– Давай! Я сказала Маркусу, что оставлю ему немного рождественского печенья.
Я обнимаю ее, радуясь, что она об этом заговорила.
– Лучшая его печенька – это ты, дорогая!
– Господи, мам… – Джейн закрывает лицо руками. – И ты еще удивляешься, почему я его сюда не привожу?
Я пожимаю плечами и говорю, прежде чем закрыть клавиатуру:
– Пусть у меня Паркинсон, но я не слепая… И он тоже.
– Я сильная, независимая женщина. Что мне еще надо?
– Быть независимой и сильной не значит быть одинокой. Поняла? – Я делаю паузу. – Почему ты так боишься дать Маркусу шанс?
Застигнутая врасплох, Джейн переходит на оборонительный тон.
– Ты в курсе почему.
– Ты уже не та девчонка, что сбежала в Калифорнию, а Маркус совсем не похож на того мужчину. И это было очень давно… Тебе не кажется, что пришло время снова разрешить себе любить?
– Посмотри, что происходит, когда ты любишь! Посмотри, на какие жертвы вы с папой идете ради друг друга. А Мэйлин? Она наконец-то нашла свою любовь, а потом ни с того ни с сего погибла! Думаешь, совпадение?
– Ой, милая, ну к чему такие предрассудки!
Я и понятия не имела, что у нее в голове такие суеверия, – за все хорошее приходится платить.
– Мэйлин была счастлива с Бетти, как никогда. Та очень любила Мэйлин, я слышала это по ее голосу каждый раз, когда мы разговаривали. Мэйлин погибла вовсе не из-за любви к Бетти. Я рада, что последние годы она провела не в одиночестве. И именно благодаря нашей с отцом любви я спокойно отношусь к смерти. Потому что я действительно жила. Пришло время тебе позволить себе что-то настоящее. Оно того стоит. Если не оно, то что?
На кухне Вайолет и Рейн приступили к приготовлению ангельского бисквита; а добавила ли я его в книгу рецептов? Вроде да. Не могу вспомнить. В этом году к Рождеству я записала все любимые семейные рецепты детей в тетрадки на пружине. Трудилась несколько месяцев. Иногда буквы получаются такими мелкими, что сложно разобрать, а писать крупнее не могу, как ни стараюсь. Иногда подводит память: путаю этапы приготовления, забываю ингредиенты. А иногда ум становится острым и ясным, и я пишу-пишу, пока хватает сил. Бывает, что из-за тремора выходят неразборчивые каракули или почеркушки от уехавшей не туда ручки портят чистые строки. Тогда я вырываю целые страницы, оставляя на пружине кусочки бумаги.
Сидя за столом, я наблюдаю, как Вайолет и Рейн готовят по знакомому рецепту. У Рейн под шерстяным свитером уже видно округлившийся живот. Передо мной словно сцена с балетным спектаклем. Мои девочки перемещаются с места на место, уверенно ориентируясь в знакомом пространстве, которое пройдут и с завязанными глазами. Размывая границы восприятия, на меня накатывает усталость, однако пока я с удовольствием сижу рядышком с ними. Присыпанные мукой столешницы, нарядные фартуки, грохот мисок и мерных стаканчиков в раковине… Не помню, когда я начала видеть красоту в домашних делах и прониклась тем умиротворением, которое они приносят. Одно из моих любимых занятий – мешать загустевающее тесто и ждать, когда в дом вбегут дети, внуки, румяные, с замерзшими ногами, и бросятся греться у огня. В прихожей куча одежды, на батарее сушатся шапки и перчатки. Порой я задаюсь вопросом, куда подевалась та маленькая девочка с пляжа. Девочка, которая боялась высоты, но отчаянно стремилась летать. Узнала ли бы она себя во мне вообще.
Джозеф спускается по лестнице, чтобы стащить что-нибудь вкусненькое.
– Выглядит аппетитно. Когда можно приступать?
– Не раньше вечера. Все соберутся в шесть. Томас и Энн даже останутся на ночь. Только представь!
Я подмигиваю Джозефу.
– Ого, это прогресс!
– Но на кухне от Томаса по-прежнему никакого толку, поэтому мы сказали, что в шесть будет нормально, – говорит Вайолет.
Джейн, смеясь, кивает. Рейн макает палец в миску с тестом и хихикает, когда ловит взгляд Джозефа.
– Дедушка, ты ничего не видел! – предупреждает она с широкой виноватой улыбкой.
Я тянусь к Джозефу, и он встает рядом со мной. Мне нравится прикосновение его огрубевших от работы ладоней. Я люблю наблюдать за ним в саду, где он наконец-то в своей стихии, люблю, когда он заходит в дом, принося с собой запах земли и пота. Жаль, что я больше его не чувствую. Врачи сказали, что это обычное явление при Паркинсоне, ранний признак настигшей меня болезни.
