Травница - Хизер Моррисон-Тейпли
Фелисити решила, что пришла пора действовать. Фланируя вдоль барной стойки, она бросила на Дона говорящий взгляд. Она быстро кивнула головой в сторону выхода, и Дону стало ясно, что пора уходить. Он выглядел почти испуганным: оставил деньги на стойке, залпом допил пиво, быстро попрощался и ушел.
Фелисити дотронулась до плеча Джемса и провела пальцами по его руке. Он удивленно обернулся, и Фелисити ему улыбнулась. У нее были светло-серые глаза и манящие губы. При этом, несмотря на чувственные формы, она выглядела холодной и равнодушной.
– Привет, Джеймс, – сказала она с придыханием.
– О, Фелисити, привет, – проговорил Джеймс. – Давно не виделись. Приехала из Лондона на выходные?
– Да, у мамы завтра день рождения, так что мне пришлось приехать домой, – сообщила она с оттенком негодования.
– Хм-м-м. – Джеймс снова переключил внимание на свой стакан с пивом. Они молчали, поскольку у Джеймса не было желания продолжать разговор.
– Как ты? Как всегда отлично выглядишь, – начала флиртовать Фелисити.
– У меня все хорошо. Просто тяжелый день, – ответил он серьезно, глядя на свой стакан с пивом.
На сей раз он ответил даже более развернуто, чем раньше, в тех редких случаях, когда им удавалось поговорить. И Фелисити восприняла это как приглашение к разговору.
– О, правда, очень жаль слышать, – произнесла она будничным тоном. – Что случилось?
– Да ничего особенного. Не то чтобы совсем ничего. Ничего особенно страшного. Это мистер Дженкинс, который живет в конце переулка.
Переулок находился в самой старой части деревни. Узкий, темный, прямо за церковью, с холодными домами, выложенными из сырого кирпича, две комнаты на верхнем этаже и две на первом. Узкие, тесные, темные, многие из домов осыпались, поэтому в них почти не было обитателей, а жильцы с низким доходом переехали в новые, комфортабельные муниципальные дома на другом конце города, которые построили в семидесятых годах. Но некоторые старики, которые прожили здесь всю жизнь, не захотели переезжать и остались в этих лачугах.
Берт Дженкинс был последним из них.
– Что случилось? – спросила Фелисити с поддельным интересом.
– Его собака Мэйси. Бедный старик, у него ничего нет. Жена умерла два года назад, и они со старенькой Мэйси остались вдвоем. Она для него всё. Сегодня он позвонил, сказал, что дело срочное, а когда я приехал, собака уже умирала. У нее была огромная опухоль сбоку от горла, и ей было тяжело дышать, она уже отказалась от еды. Наверняка рак. Все, что я мог для нее сделать – это усыпить из милосердия. Мистер Дженкинс ушел на кухню, чтобы я не мог его видеть, но я слышал, как он там плачет. Мне очень тяжело, – говорил Джеймс, все это время глядя на свой стакан. – В смысле, так бывает. Я же ветеринар… Да, в моей практике такое случается. Мне просто хотелось бы сделать что-нибудь и для старика. Мне кажется, он последний, кто остался жить в том переулке. Удивительно, что ему разрешили там остаться. Условия в доме почти средневековые.
– О, это ужасно. Так грустно! – Фелисити сделала вид, что ей не все равно, хотя ей не было дела до старого идиота, который так и не решился переехать в новый муниципальный дом. – Мне так жаль. – Она положила ладонь ему на предплечье, а Джеймс не сбросил ее руку. Она подумала, что это еще одна большая победа. Она слышала, что год назад у Джеймса умер отец. Она спрашивала себя, уж не поэтому ли он так переживает из-за дурацкого старикашки Берта.
– Джим, – мягко подозвала она бармена. Она не хотела нарушать ту атмосферу близости, которую ощущала между ней и Джеймсом. – Повтори. – Она кивнула на кружку Джеймса. – И еще просекко. – Она снова повернулась к Джеймсу. – Так тяжело видеть, как люди страдают, правда? – Она напрягла память, чтобы вспомнить, что в таких случаях говорят отзывчивые слабаки в кино. Но на самом деле она думала: «О боже, когда это кончится. Это же старая псина из вонючих трущоб. Старик сам виноват».
Но она знала, что произносить подобное вслух будет неправильно, и позволила Джеймсу сделать большой глоток из третьей по счету кружки. Она цедила просекко и старалась придать лицу сострадательное выражение, а потом решила сделать следующий шаг: положила ладонь ему на затылок и погладила по волосам, лежащим на воротничке рубашки.
В тот вечер Иден была дома с Томми, матерью и Питером; они поужинали и долго сидели с десертом за обеденным столом в гостиной.
Из коридора доносились жалобные звуки.
– Это опять Велли скулит, – сказала Иден.
– Он уже полчаса стоит у входной двери, – улыбнулась Сьюзан.
– У меня в последнее время столько дел, что я не успеваю вывести его на долгую прогулку. – Иден встала из-за стола. – Я сейчас выведу его ненадолго. Бедный мальчик. Ну что, Велли? Гулять хочешь? Пойдем! – Иден сделала ударение на слове «гулять», и пес, очевидно прекрасно знавший, что оно означает, вскочил и начал неистово вилять хвостом.
Иден взяла его поводок и надела куртку.
– Скоро придем, – пообещала она, и они вышли на улицу.
Она шла быстрым шагом, чтобы не замерзнуть и дать псу размяться, вверх по улице, мимо магазина Паркс, уже закрытого на ночь, по тротуару мимо паба.
Когда она проходила мимо «Лошади и повозки», то не думала ни о чем, просто наслаждалась красотой холодной ночи, но, бросив взгляд на паб, увидела Джеймса, сидящего спиной к окну. Улыбнувшись, она остановилась.
А потом она заметила, что возле него стоит женщина и ее рука лежит на его руке.
Иден почувствовала прилив беспокойства, но приказала себе прекратить. Эта женщина могла быть кем угодно. Да хоть двоюродной сестрой!
Но она видела, как наманикюренные пальчики медленно поглаживают его затылок. Женщина нежно собирает его волосы, наполовину поглаживает, наполовину массирует ему кожу. Снова и снова. Это точно не двоюродная сестра.
Внезапно перед ней возник образ Роберта и той молодой женщины с вечеринки, и у Иден скрутило живот. Она узнала то самое чувство тревоги, словно видела нечто многозначительное. Она вспомнила Роберта в постели с той женщиной, как они занимались любовью, и только потом осознала, что она стоит на улице перед пабом.
Иден почувствовала, что ее вот-вот вырвет. На глаза навернулись слезы, она дернула поводок и помчалась обратно в коттедж, и мысли ее путались.
Иден вошла в
