Девушка из другой эпохи - Фелиция Кингсли
– Своими словами я навредил сам себе. Как и ты, я слишком много болтаю. – У Рида вырывается горький смешок. – Я не могу тебя ни в чем винить. Я хочу, чтобы ты выбрала меня, потому что сама этого желаешь, а не потому, что тебе одиноко.
– Ты даже не попробуешь уговорить меня остаться? – спрашиваю я, часто смаргивая. – Я пришла, надеясь услышать от тебя «Пожалуйста, останься».
– Помнишь, что я тебе однажды сказал? Что уважаю твою волю. Там, где начинается твоя, заканчивается моя. Это не значит, что я люблю тебя меньше, нет, я даже согласен потерять тебя, если тебе станет от этого лучше.
Я с трудом сглатываю, горло перехватывает.
– Я так рассчитывала, что ты заставишь меня передумать! Ты меня разочаровал. Впервые ты меня разочаровал.
Он убирает волосы с моего лица и вытирает скатившуюся по щеке слезинку.
– У тебя будет двести лет, чтобы простить меня.
– Не знаю, хватит ли их, чтобы простить тебя, но я точно никогда не смогу тебя забыть.
– Тогда давай сделаем так, что эту ночь ты не забудешь никогда.
Когда мы впервые занимались любовью, я думала, что мне будет больно, но я и представить не могла, насколько будет больно в последний раз.
Я понятия не имела, что грань между удовольствием и болью такая тонкая, но мы пересекаем ее с каждым поцелуем, каждым вздохом, каждой лаской.
Секунды превращаются в часы, часы – в дни, все то время, что он находится внутри меня.
Наши тела прощаются на своем языке, бесшумном, но более чутком, чем любое слово.
Рид подводит меня к вершине, но затем утягивает назад за собой, затем снова вверх и вниз – мы становимся волной, которая так и не достигает берега. Он тоже близок к пику, но сдерживается, и мы оба отчаянно цепляемся за эти мгновения. Никто из нас не хочет, чтобы этот момент заканчивался, и мы откладываем его как можем.
Хотя мы и расстаемся, на самом деле не расстаемся.
Между нами натянута нить, которая, когда наступает неизбежный для обоих пик наслаждения, рвется.
– Я люблю тебя, – шепчу я, пряча лицо в изгибе его шеи.
– Я люблю тебя.
Время от времени мы выглядываем из окна, чтобы уловить малейшее изменение в цвете неба. Пока снаружи темно, мы в безопасности.
Наши руки касаются друг друга в ленивой ласке, пальцы переплетаются, отказываясь расставаться.
– Я тоже хочу такую, – говорю я, касаясь татуировки в виде морского узла на безымянном пальце Рида. – Она станет моим кольцом.
– Разве ты не хотела бы бриллиант?
– Мое кольцо не для того, чтобы на него смотрели. А для того, чтобы я могла чувствовать тебя. – Я целую его, пользуясь каждой минутой, чтобы ощутить прикосновение, запомнить вкус и тепло его губ.
– Сунь-И не понравится, что ее разбудят среди ночи.
Если это и так, то, когда Рид ее зовет, Сунь-И не выказывает неудовольствия. Она берет небольшую деревянную коробочку, внутри которой лежат кисточки с тонкими как булавки кончиками, несколько пузырьков и кольцо с выгнутым блюдцем.
– Руку, – велит она. Надевает себе на палец кольцо, наливает в емкость чернила и обмакивает в них кисточку. – А теперь не шевелись.
Это больно. Я никогда не делала татуировок и не знаю, настолько ли больно в будущем или это из-за выбора места, где прокалывают кожу, но это чертовски больно.
Я сижу на коленях у Рида, он прижимает меня к себе, а я держусь за него свободной рукой.
– Держу пари, ты уже пожалела, – усмехается он.
– Я бы пожалела сильнее, если бы не сделала этого.
Сунь-И действует быстро и точно, она вводит чернила мне под кожу практически не моргая, и постепенно вокруг моего безымянного пальца вырисовывается узор в виде морского узла.
Закончив, она обертывает мой палец шелковой повязкой, и Рид целует его.
Небо начинает светлеть.
– Почти пора, – говорю я.
– Как это произойдет? – спрашивает он.
– Гвенда ждет меня в «Хэтчердс».
– Могу я пойти с тобой?
– Так мне будет сложнее, но, возможно, лучше, если ты пойдешь и подтолкнешь меня в нужный момент.
– Тогда едем.
Четверг, 20 июня, 1816 год
76
Уже почти пять часов, Лондон просыпается.
На улицах уже появляются труженики, благодаря которым город живет.
– У тебя с собой все, что тебе нужно? – спрашивает Рид, когда мы оказываемся перед книжным магазином.
Я поднимаю сумочку, которую держу за завязки.
– Все, с чем я приехала. – Кроме кед.
Дверь магазина приоткрывается, и я вижу лицо Гвенды.
– Это ты, а я уже и не думала, что ты придешь. Заходи, есть еще десять минут.
В магазине пусто и тихо, в отличие от того момента, когда я попала в него из будущего.
Кажется, с тех пор прошла целая жизнь.
Вместо шкафа на стене снова видна дверь.
– Это… – Я хочу познакомить ее с Ридом, но останавливаюсь. Боюсь, что если начну говорить о нем, то передумаю.
– Полагаю, это та причина, по которой ты не хотела возвращаться, – заканчивает за меня она, оглядывая Рида сквозь очки. – Причина веская, ничего не скажешь.
– Я делаю этот выбор с тяжелым сердцем. Это не просто банальное увлечение, – объясняю ей я. – Я люблю его.
Гвенда смотрит на меня с жалостью:
– Ах, дорогая, любовь – это прекрасно, но и у пенициллина есть свое очарование. – Она смотрит на часы у себя на поясе. – Имей в виду, возвращение в будущее может оказаться более болезненным из-за искажения событий.
– Искажения событий?
– Что-то в будущем могло измениться, – торопливо объясняет Гвенда. – Осталось пять минут.
– Дело не терпит, да? – Жалкая попытка пошутить.
– Хотите, чтобы я оставила вас одних? – предлагает она.
– На мой взгляд, можете остаться, – отвечает Рид.
Мы отходим к двери, едва переступая ногами. Мои туфли будто превратились в мрамор.
Я смотрю на Рида так, словно никогда не видела прежде, пытаясь запомнить его лицо до малейшей черточки.
– Так что же, мы действительно прощаемся?
– Я всегда буду любить тебя, Ребекка. Не важно, как далеко ты будешь в пространстве и времени, моя любовь найдет тебя и там.
– Не забывай обо мне.
– Две минуты, – вмешивается Гвенда, открывая дверь у меня за спиной.
Я ощущаю губы Рида, перехватывающие мой всхлип. Это наш последний поцелуй. Действительно последний.
Потом я больше не смогу его обнять.
Не услышу больше его голос.
Не почувствую его запах.
– Прощай, Ребекка, – шепчет он, все еще прижимаясь к




