Хозяйка заброшенного замка - Надежда Игоревна Соколова

И вот уже раздались равномерные, сильные удары: глуховатый — от топора Дерека, и более звонкий, менее уверенный — от Леопольда. Они не просто «помогали». Они работали. Дерек рубил дрова с той же сосредоточенной эффективностью, с какой вчера вправлял вывих. Якоб, прислонившись к поленнице, смотрел на это с одобрительным, почти отеческим выражением на морщинистом лице.

Я долго стояла у окна, наблюдая за этой картиной. Аристократ в тонкой рубахе, вспотевший на зимнем воздухе, и юный офицер, усердствующий над простой крестьянской работой. Это так не вписывалось в привычную картину мира, что боль ото сна понемногу начала отступать, уступая место какому-то новому, сложному чувству.

Отвернувшись от окна, я решительно направилась наверх, к Эдгару. Мальчик лежал в постели, но не спал. Его лицо просияло при моем появлении.

— Тетя! Нога уже почти не болит, честно!

— Тем лучше, — улыбнулась я, садясь на табурет у его кровати. — Но Дерек велел покой, значит, покой. Так что выбирай: будем читать или я расскажу тебе одну старую, очень длинную сказку? Ту, что не успела закончить в прошлый раз?

— Сказку! — не задумываясь, выпалил он.

И я начала рассказывать. О волшебном лесе, о потерянном королевстве, о героях, чья сила была не в мечах, а в доброте и смекалке. Голос мой креп, я погружалась в повествование, и понемногу странное успокоение со двора, где рубили дрова, перетекло и ко мне. Я гладила Эдгара по волосам, слушала его вопросы и смеялась над его комментариями. И на эти несколько часов боль от сна, тревога о будущем и даже гнетущая бедность отступили. Была только эта комната, этот больной мальчик, нуждающийся в заботе, и тихая, простая радость быть нужной здесь и сейчас.

Глава 9

После обеда небо, и без того низкое и свинцовое, окончательно потемнело, и пошел снег. Сначала это были редкие, нерешительные хлопья, кружащие в воздухе, но вскоре снегопад усилился, превратившись в сплошную, густую белую пелену, за которой полностью исчез лес, поле, даже ближайшие постройки. Этот внезапный, плотный заслон загнал все живое под крышу, окутал мир мертвящим, но уютным безмолвием.

Ирма, насупленная, как всегда, заперла курятник и сарай, проверяя, не забивает ли снегом щели, которые мы на днях так старательно конопатили. Якоб укрылся в каретном сарае, занимаясь починкой сбруи. Леопольд и Эдгар остались в своей комнате — старший что-то писал, младший, послушный предписанию, лежал с книгой, но уже явно скучая.

А мы с Дереком снова оказались в гостиной. Тишина здесь теперь была иной — не пустой, а наполненной мягким шуршанием снега по слюде окон и глубоким, утробным потрескиванием поленьев в камине. Огонь плясал за решеткой, отбрасывая на стены и потолок живые, извивающиеся тени, которые скрадывали убогость обстановки, превращая ее в нечто таинственное и почти уютное.

Ирма принесла чай — тот же травяной сбор, но на сей раз в простом глиняном чайнике, и поставила его на низкий столик между нашими креслами. Рядом появилась тарелка с орехами и сушеными яблоками. Ирма бросила оценивающий взгляд на камин, поправила полешко кочергой и удалилась, оставив нас в этом коконе тепла и белого шума снаружи.

Я сидела, закутавшись в большой шерстяной платок, и смотрела в окно, где, кроме белой мглы, не было ничего видно. Утреннее зрелище — Дерек с топором в руках — все еще стояло у меня перед глазами, смешиваясь с призрачным эхом ночного сна. Противоречие было слишком острым.

— Он хороший мальчик, Леопольд, — тихо сказал Дерек, как бы продолжая вслух нить своих мыслей. Он держал чашку в обеих руках, грея ладони. — Упрям, как и положено в его годы, но сердце на месте. И учится не для галочки. Сегодня с топором управлялся хуже, чем с рапирой, но не сдавался.

— Вы были очень терпеливы с ним, — ответила я, все еще глядя в снежную пелену. — И с Эдгаром вчера… Я до сих пор не знаю, как вас благодарить.

— Не стоит. Как я уже говорил, простые навыки. Интереснее другое. — Он сделал паузу, и я почувствовала на себе его взгляд. — Вы здесь, в этой глуши, создали для них островок. Не роскоши, а… нормальности. Где можно быть просто мальчишками, а не наследниками титула и амбиций. Это куда ценнее любой благодарности.

Я обернулась и встретилась с его глазами. В отблесках огня они казались не серыми, а почти золотистыми.

— Нормальности? — Я не могла сдержать легкой, горьковатой усмешки. — В полуразрушенном замке, с одной служанкой-орчихой и старым кучером? Это они воспринимают как приключение, экзотику. А потом возвращаются в свой настоящий мир.

— А что такое «настоящий»? — спросил он, отхлебывая чай. — Тот, где все притворяются, надевают маски и играют роли, от которых сами же устали? Или тот, где можно рубить дрова, потому что они нужны, ухаживать за больным, потому что он страдает, и молчать, глядя на снег, потому что слова просто не нужны?

Его слова висели в воздухе, смешиваясь с треском огня. Он говорил не для красного словца. В этом чувствовалась усталая, выстраданная убежденность.

— Вы ищете тишины, граф? — спросила я, поддаваясь внезапному порыву. — От того «настоящего» мира?

— Дерек, — мягко поправил он. — И да. Ищу. И, как ни странно, нахожу ее здесь. В вашей… нормальности.

Он жестом обвел комнату: потертую мебель, старые портреты, пляшущие тени.

— Здесь нет лжи. Холод — он настоящий. Голод — настоящий. Тишина — настоящая. И тепло от этого камина, — он кивнул на огонь, — оно согревает не только тело. После столичных салонов с их душными каминами и ледяными улыбками это — бальзам.

Снег за окном гудел, заваливая все следы, стирая границы. И в этой белой, звуконепроницаемой изоляции его слова звучали не как комплимент, а как исповедь. Я смотрела на него — на этого спокойного, сильного человека, который мог вправить вывих, нарубить дров и теперь сидел в моем ветхом кресле, говоря о тишине, — и чувствовала, как последние шипы неприязни и неловкости внутри меня ломаются и тают, как снежинки на горячей печке.

— А снег… — сказала я вдруг, снова глядя в окно. — Он как будто все заминает. Скрывает. Дает передышку.

— Да, — тихо согласился он. — Передышку. Прежде