Хозяйка заброшенного замка - Надежда Игоревна Соколова

Мы молча допивали чай, слушая, как воет ветер и шуршит снег о стены, и это молчание было уже не неловким, а общим, почти созвучным. И в тепле камина, под аккомпанемент разыгравшейся непогоды, что-то незримое и очень хрупкое, будто паутинка, протянулось между нами.

Глава 10

Снег прекратился глубокой ночью, и в наступившей тишине, будто специально для нее освободившей место, ко мне снова пришел сон. Но на этот раз это было не сладкое, мучительное заблуждение, а нечто иное — словно окно в другую реальность, прозрачное и холодное, как лед.

Я увидела ее. Ту, чье тело я теперь носила. Настоящую Ирен, сестру Андреаса. Она была там, на Земле, в моей старой жизни. И она… процветала.

Картины сменяли одна другую, ясные, как кадры из киноленты. Вот она, в моем простом, но уютном свитере и джинсах, легко скользит между стеллажами в библиотеке. Ее пальцы, мои пальцы, ловко танцуют по клавиатуре компьютера, она без тени сомнения пользуется сканером, принтером, смартфоном. На ее лице — выражение сосредоточенного интереса, а не вечной усталой тревоги. Ей нравится эта работа. Она находит в ней смысл и порядок.

Я видела, как она возвращается «домой» — в мою однушку. Она включает свет, телевизор, кипятит чайник в электрике, и все это делает бездумно, естественно, как дышит. Она заказывает еду через приложение на телефоне и смеется, смотря какой-то сериал. И самое главное — на ее лице была свобода. Свобода выйти одной вечером, свобода выбрать любую одежду, свобода не думать о том, что о ней скажут соседи или светское общество.

А потом я увидела больше. Она общалась с коллегами — и мужчинами, и женщинами — легко, на равных. И она… флиртовала. С библиотекарем из соседнего отдела, с читателем, который часто заходил за книгами по истории. Ее улыбка была открытой, взгляд — заинтересованным, без тени той вечной обороны, которую я ношу здесь как вторую кожу. Она радовалась вниманию, принимала его как нечто приятное и само собой разумеющееся, а не как угрозу или обузу.

Она жила моей жизнью. Но она жила ею лучше, полнее, счастливее, чем жила когда-либо я. Она взяла все, что я считала серым и ограниченным, и наполнила это цветом и уверенностью. У нее не было страха перед одиночеством, потому что она его не чувствовала. У нее не было тоски по магии, потому что технологии давали ей достаточно чудес.

Я проснулась перед рассветом. За окном лежал идеально чистый, белый мир, залитый холодным лунным светом. Тишина была абсолютной. А внутри меня бушевал странный, беззвучный ураган из чувств.

Не было ревности. Не было даже обиды. Был только леденящий, абсолютный восторг от этой справедливости и горькая, ироничная усмешка, обращенная к самой себе. Мы поменялись местами. И, кажется, обе оказались на своем месте — или, по крайней мере, научились там жить. Она обрела в моем мире свободу, о которой я, урожденная там, даже не догадывалась. А я… Я зарылась в рутину выживания здесь, как крот, и вдруг обнаружила, что кто-то может рубить для меня дрова и смотреть на меня такими спокойными, понимающими глазами.

Я лежала и смотрела, как первый слабый луч зари тронул снежные шапки на ветвях. И чувствовала, как внутри что-то перестраивается, смещается. Это был не сон-упрек. Это было зеркало. И в нем я увидела не потерянную возможность, а странное, перекрученное доказательство: возможно, счастье — это не место и не обстоятельства. Это умение быть собой, где бы ты ни оказался. А я… я все еще искала, кто же я здесь. И, глядя на призрачное отражение той, другой Ирен, радостно флиртующей с мужчиной у стойки выдачи книг, я впервые подумала, что, может быть, и мне пора перестать просто выживать.

Утро после того прозрачно-леденящего сна началось с непривычной ясности в голове. Словно снег, выпавший за ночь, не только укрыл землю, но и приглушил внутренний хаос, оставив после себя холодное, почти болезненное спокойствие.

Завтрак на кухне прошел в привычной, почти домашней тишине, но на сей раз она не была неловкой. Дерек и Леопольд обсуждали план расчистки дороги к главным воротам и тропинок к хозяйственным постройкам. Их разговор был деловым, лишенным светской шелухи. Я смотрела на Леопольда и видела, как под влиянием этих простых, мужских задач с него спадает напускная важность офицера, остается просто юноша, готовый к тяжелой, но честной работе.

— Якоб уже ждет с лопатами, — сказал Дерек, допивая свой чай. — Если, конечно, вы не против, Ирен, что мы примемся за ваше хозяйство?

— Против? — я чуть не фыркнула. — Я буду только благодарна. Иначе до весны мы с Ирмой будем пробираться к сараю как тюлени.

Он кивнул, и в его взгляде промелькнуло одобрение — за практичность, за отсутствие жеманных протестов.

Вскоре они ушли, надев ту же рабочую одежду, что и вчера. Через окно я видела, как три фигуры — седая, темная и светлая — принялись за дело, отправляя в стороны белые сугробы. Ритмичный скрежет лопат об утоптанный снег стал частью утренней симфонии.

Поднявшись к Эдгару, я застала его в гораздо лучшем настроении. Отек почти сошел, и он уже мог осторожно шевелить ногой.

— Скучно, тетя, — объявил он, как только я переступила порог. — Лео говорит, что настоящий мужчина должен уметь терпеть, но терпеть-то нечего!

— Настоящий мужчина, — отозвалась я, садясь на его табурет, — должен еще и уметь занимать себя, когда подвиг временно недоступен. Что будем делать? Продолжим сказку?

— Давай лучше поиграем в карты! — оживился он. — Дядя Дерек вчера вечером показал мне одну занятную игру, в нее можно играть даже вдвоем.

Слова «дядя Дерек» вырвались у него так естественно, будто этот человек был частью нашей жизни годами. Мы разложили колоду стареньких, засаленных карт с потрескавшимися позолоченными краями, и я старательно вспоминала правила простой игры на внимательность, которую когда-то знала.

Играли мы неспешно. Я поддавалась, он радостно хитрил, и понемногу странное спокойствие, найденное утром, стало наполняться теплом. Здесь, в этой комнате, с больным ребенком, не было места ни метафизическим снам о подмене душ, ни сложным чувствам к загадочному гостю. Была только моя рука, выкладывающая карты, его азартный смех и мир за окном, который понемногу приводили в порядок другие руки.

— Он крутой, правда? — вдруг спросил Эдгар, собирая свою выигрышную взятку. —