Аптекарский огород попаданки - Ри Даль
Но что нашла я? Бегство от Ставрогина, чужой дом, вечное ожидание, что кто-то или что-то укажет мне путь? Я хотела быть полезной, спасать людей, найти В.Б. — того загадочного человека, чьи письма и книги изменили мою жизнь. Но вместо этого я здесь, в саду, среди розовых кустов, и даже не знаю, сколько ещё мне придётся прятаться.
Я вспомнила младшего брата, Николашу. Его звонкий смех, когда мы, детьми, бегали по лугу за деревней, играя в прятки. Я, как старшая, всегда находила его первой — он прятался неумело, за тонкими берёзками или в высокой траве, и его хихиканье выдавало его раньше, чем я успевала сосчитать до десяти.
«Сашка, ты колдунья!» — кричал он, выбегая из укрытия, и бросался ко мне, обхватывая за талию. Я ворчала, что он слишком шумный, но втайне любила эти моменты — его доверчивую улыбку, его веру в то, что я всегда его найду.
Он был таким живым, таким непоседливым, и я, как старшая сестра, чувствовала, что должна его защищать. Но я не смогла. Он ушёл на войну, едва ему исполнилось восемнадцать, полный мальчишеского задора и мечтаний о подвигах. Письмо о его гибели пришло холодным зимним утром, и с тех пор я боялась терять тех, кто мне дорог. В.Б. стал для меня чем-то вроде маяка — человеком, который, даже не зная меня, поверил в мою мечту. Его письма, полные знаний и поддержки, приходили в самые тёмные моменты, и я цеплялась за них, как за спасательный круг. Но теперь он, вероятно, на Балканах, на фронте, и эта мысль сжимала моё сердце. Что, если я потеряю и его?.. Безвозвратно…
Я подвязала очередной побег к шпалере, стараясь не повредить нежные бутоны. Земля оставила тёмные пятна на подоле платья. Но в этот момент все мои мысли — о Груне, о Николаше, о В.Б. — вдруг прервал низкий голос за спиной:
— Александра Ивановна.
Я вздрогнула и едва не выронила ножницы. Обернувшись, всё ещё сидя на коленях в траве, я увидела Василия Степановича. Он стоял в нескольких шагах, опираясь на трость. Его тёмный сюртук был слегка расстёгнут, а шляпа сдвинута на затылок, что придавало ему непривычно расслабленный вид. Но взгляд его, как всегда, был острым, почти пронизывающим. Я невольно отметила, что он выглядит лучше, чем в первые дни нашего путешествия. Рана на ноге, похоже, беспокоила его меньше, хотя он всё ещё старался скрывать хромоту.
— Василий Степанович, — отозвалась я, поднимаясь и отряхивая платье. — Не ожидала вас здесь застать.
— А я, признаться, не ожидал застать вас за столь… земным занятием, — он слегка приподнял бровь, но в голосе не было привычной насмешки. Скорее, лёгкое любопытство.
— Надо же чем-то себя занять, пока у Агаты уроки, — ответила я, стараясь, чтобы мой тон звучал ровно и непринуждённо. — К тому же розы требуют ухода. Если не подготовить их сейчас, они не зацветут как следует. А я, знаете ли, не привыкла сидеть сложа руки.
— За садовником дело не встанет, но раз уж вы сами изволите заботиться…
— Мне не в тягость, — заверила я.
Он кивнул, будто соглашаясь, и сделал шаг ближе. Трость мягко утонула в траве, но он удержал равновесие без видимых усилий.
— Полагаю, уже слышали последние новости? — спросил Василий Степанович, глядя куда-то поверх моего плеча, на молодые побеги роз.
Я фыркнула, не сдержавшись.
— Слышала, конечно. Груня мне все уши прожужжала. Вениамин Степанович сделал ей предложение, и теперь они собираются в Москву. Прямо-таки идиллия.
Я хотела, чтобы мои слова прозвучали легко, шутливо, но в них невольно проскользнула горечь, даже, возможно, гнев. Впрочем, к Груне он имел опосредованное отношение.
Василий посмотрел на меня внимательнее, и я вдруг пожалела, что вообще открыла рот. Его взгляд, как всегда, видел слишком многое.
— И что вы об этом думаете? — спросил он, и в его голосе послышалась какая-то новая, непривычная нота. Осторожность? Интерес? Я не могла разобрать.
Я сжала губы, чувствуя, как внутри закипает раздражение. Почему он спрашивает? Что ему до моих мыслей? И почему я должна выкладывать ему всё, что творится у меня в душе? Но вместо того чтобы промолчать, выпалила:
— Лично я всецело поддерживаю и Груню, и Вениамина Степановича. А вот вы, должно быть, не в восторге, Василий Степанович? Груня ведь крестьянка, не ровня вашему брату. Уж вы-то наверняка считаете, что он мог бы найти партию получше.
Слова вырвались резче, чем я хотела, и я тут же пожалела о них. Но отступать было поздно. Я гордо вскинула подбородок, готовясь к его ответу. К очередной колкости, к холодному тону, к чему угодно, что подтвердило бы мои худшие предположения о нём.
Но Василий не спешил отвечать. Он смотрел на меня долго, невыносимо долго, и в его глазах мелькнуло что-то, чего я не ожидала. Не гнев. Не насмешка. Что-то… мягче.
— Родословная Агриппины Никифоровны — последнее, что меня заботит, — сказал он наконец, и его голос был спокойным, но твёрдым. — Мой брат счастлив. А это, Александра Ивановна, куда важнее любых титулов.
Я растерялась. Совершенно. Мои щёки вспыхнули, и я поспешно отвернулась, делая вид, что поправляю шпалеру. Какой же я была дурой! Зачем я вообще это сказала? Зачем пыталась уязвить его, когда он, кажется, и не думал меня провоцировать?
— Простите, — пробормотала я, не глядя на него. — Я не должна была…
— Не извиняйтесь, — перебил он, и я почувствовала, как он подошёл ещё ближе. — Вы сказали то, что думаете. Это… честно.
Честно? Я чуть не рассмеялась. От горечи.
Если бы я была честна, я бы сказала, что злюсь не на него и не на Груню. Я бы сказала, что больше всего на свете злюсь на себя. На свою неприкаянность. На то, что все вокруг движутся вперёд, а я стою на месте, как розовый куст, который подрезают, подвязывают, но который всё равно не может никуда уйти. Я мечтала о великом, но всё величие моё в данный момент состоит лишь в садовых премудростях и играх с маленькой Агатой, которая единственная была здесь моим
