Моя по праву зверя - Алисия Небесная

— Это не просто дань традиции, — мягко говорит Кайла, склонившись ко мне. — Это уважение. К стае, к предкам… и к себе.

Слушаю внимательно. Впитываю каждое слово, будто это не просто разговор, а часть старого обряда, в который меня принимают впервые.

— Завтра с утра ты пойдёшь в баню, — вступает Амалия. Её голос ровный, как у ведуньи, которая не просто знает — чувствует. — Волчица должна быть очищена. Тело, дух, запах — всё должно быть готово.

— Затем ты испечёшь каравай. — Амалия подаёт мне тонкую скалку, будто уже заранее подготовила. — Тесто будет замешано с травами, что принесла с сегодняшнего сбора. Это — хлеб начала. Семьи. Его печёт только невеста. Только омега, готовая принять стаю и стать Луной.

Сердце подскакивает. Я никогда не пекла каравай. Но в этой традиции есть что-то, что зовёт волчицу внутри меня. Дом. Уют. Стая.

— Вечером, после омовения, наденешь это платье и пойдешь на охоту, — женщина проводит рукой по ткани, лежащей на лавке. — Волчица должна добыть мясо — показать, что может быть полезной. Сильной. Не только красивой.

В животе приятно тяжесть от ужина — тушёный заяц, запечённые овощи, мягкий каравай, тёплый мёд… Всё было просто, по-домашнему, но вкуснее, чем любой ресторан. У костра потрескивают дрова, и хочется, чтобы этот вечер длился чуть дольше.

Девочки уже стелют постели прямо на полу — по старому обычаю, все спят вместе, в одном доме, перед обрядом. Говорят, так энергия невесты заряжается женской силой. От них пахнет сухими травами, печёным тестом и чем-то родным.

— Это, кстати, настоящий девичник, — улыбается Кайла, ловко расправляя одеяло. — Только без драмы и с настоящими подругами.

— И с караваем, — смеётся Миша, — а не с шампанским и стриптизёром.

— Каравай — это святое, — хмыкает Алекс, хлопая подушку. — А ещё можно гадать. На сон, на пару, на силу рода…

— Гадать не надо, — перебиваю их, зевая. — Пожалуйста. У меня и так сердце с утра скачет.

— Да ты не переживай, — Кайла садится рядом, смотрит тепло.

— Ложись, Белла, — тянет меня за руку Миша. — Завтра будет важный день. А ты нам нужна бодрая и красивая.

— Вы как хотите, — улыбаюсь, укладываясь под плед, — но я сплю. Без песен, ритуалов и разговоров. — Ну ты даёшь, — смеётся Алекс. — А я уже хотела рассказать историю, как Кайла в первый раз привела добычу и…

— Всё, всё, молчу! — хихикает Кайла, закидывая подушку.

Глава 42

Баня с утра — не просто для тела, а для духа. Так говорила Амалия, и девочки с ней соглашались.

«Как пар с плеч — так и грех долой», — напомнила Алекс, когда мы, ещё в полусне, пошли по тропке к маленькой, но крепкой бане, сложенной из еловых брёвен.

Огонь под котлом горел с ночи. Пар шёл густой, пахло хвоей, чабрецом и сушёными лепестками васильков — всё приготовили заранее. Это не просто омовение — это древняя традиция, когда омега смывает с себя всё, что было до. До альфы. До связи. До пары.

В парной жар обволакивает, вгрызается в кожу, в лёгкие. Сначала кажется, что не выдержишь, но потом приходит облегчение — телу, голове, сердцу. Миша осторожно обливает раскалённые камни настоем зверобоя и мяты, и пар становится терпким, насыщенным.

Я сижу на лавке, завернувшись в простое полотно, чувствуя как скатывается по телу капельки пота. Спустя время, когда тело стало совсем лёгким, а кожа — алой и распаренной, я споласкиваюсь холодной водой, бросаю ещё один взгляд в сторону бани и выхожу, оставляя всё — там.

В доме меня ждал наряд. Белое платье — без пуговиц, без застёжек, простое. Вышитое вручную девочками — на груди знак солнца, а по подолу — еле заметные волчьи лапки.

«Белое — к чистому, новое — к началу», — сказала Алекс, помогая мне надеть его.

Пока заплетала волосы в одну длинную косу — как требует обычай, девочки во дворе уже разложили у костра моё старое платье. То самое, в котором я приехала. То, в котором ещё не была ни омегой, ни парой, ни невестой.

Пламя разгорается быстро. И вместе с ним поднимается голос — три женских голоса сливаются в одно, как завещали матери, бабки и прабабки:

Сжигаем старое — прощай, былое, Пусть уйдёт печаль с золой золотою. Пусть дымом поднимется — не воротится, А с зарёй новой — счастье зародится.

Стою у огня, руки сжаты у груди. На тлеющих углях медленно догоряет моё платье. Ткань сжимается, чернеет, превращается в пепел. Это не просто одежда — это старая я. Та, что ещё не знала Райна. Не знала, кто я для него. Кто я — для себя.

Горячо в груди. Но не от боли — от ощущения, что что-то важное завершается. И начинается новое.

После обряда — завтрак. Амалия встречает нас в доме уже накрытым столом: ватрушки с медом, квас с мятой, ещё тёплый хлеб. Всё просто, по-домашнему.

— Перед делом — наберись силы, — улыбается она. — Сегодня ты печёшь свой каравай. Не просто хлеб — символ пары.

Мы болтаем, смеёмся, обсуждаем, каким будет мой наряд на охоту, спорим, какая вышивка «счастливей» — с колосьями или с ласточками. Атмосфера тепла, как будто все девчонки вдруг стали сёстрами.

После — в кухню.

Большой стол, деревянный. Мука, просеянная через льняное полотно. Рядом — миска с мёдом, травами, тёплым молоком и яйцами.

— Замешивай сама, — говорит Амалия. — Хлеб, который ты приготовишь, — станет твоим первым обещанием. Себе. Ему. И стае.

Она укутывает мои волосы лёгким платком. Сама поправляет мне ладони на краю миски, будто передаёт частичку чего-то своего — знания, силы, веры.

Замешиваю тесто. Мягко. Медленно. Оно тянется, капризничает, липнет — но поддаётся.

— Только с добрыми мыслями, — напоминает Кайла. — Иначе хлеб получится черствым.

Улыбаюсь. Думаю о Райне. О его голосе. О том, как он смотрел на меня перед тем, как я ушла. О его словах: «Спи, моя дорогая. Я рядом».

Когда тесто подошло, девочки приносят пучки сухих трав. В