Кофейные чары Герцогини - Кэлли Рин
Элинор с грустью посмотрела на своего наставника, друга и спасителя. Она знала, что этот день неизбежен.
— Мы никогда не забудем вас, учитель, — голос её дрогнул. — Без вас… нас бы здесь не было.
— И не надо забывать, — его морщинистое лицо расплылось в тёплой, отеческой улыбке. — Но не живите прошлым. Просто живите. Долго. Счастливо. Мудро. И… передайте мои знания ему, — он кивнул тростью на бегающего внизу Орлана. — В нём дремлет не только ваш дар, дитя моё. В нём дремлет будущее. Будите его осторожно.
Он развернулся и, не прощаясь больше, зашагал прочь по галерее, его худая фигура постепенно растворялась в солнечных бликах. Он ушёл так же, как и жил — тихо, скромно, оставив после себя не горечь утраты, а светлую, щемящую печаль и чувство неоплатного долга.
Глава 47
Прошло пять лет.
Солиндейл был не узнать. Город отстроился, став ещё краше и величественнее. Он превратился в крупный торговый и культурный центр, куда стекались купцы и мастера со всех земель Союза Равных.
«Медная Чашка» Элинор процветала. Она стала не просто кофейней, а своего рода дипломатическим клубом, где за чашкой изысканного кофе заключались выгодные сделки и велись неформальные переговоры. Сама герцогиня иногда наведывалась туда, чтобы лично сварить напиток для особо почётных гостей.
Каэлан правил твёрдой, но мудрой рукой. Его реформы, когда-то встреченные в штыки знатью, принесли свои плоды: герцогство богатело и крепло, а народ благоденствовал.
Орлан подрастал, сочетая в себе твёрдый характер отца и доброе сердце матери. Он уже начинал постигать азы управления и… удивительный дар, унаследованный от Элинор. Правда, проявлялся он пока что в способности находить общий язык с любым животным в цитадели.
Однажды утром, когда первые лучи солнца позолотили башни города, Каэлан и Элинор стояли на балконе своих покоев. Они смотрели на просыпающийся город, на дымок из труб, на корабли в гавани.
— Помнишь, как всё начиналось? — тихо спросила Элинор.
— Как забыть, — Каэлан обнял её. — Разбитая чашка, закрытая кофейня, ненависть в глазах…
— А теперь посмотри, — она сделала широкий жест рукой, охватывая весь город. — Это того стоило. Вся боль, весь страх.
— Каждой капли, — он поцеловал её в макушку. — Потому что это привело нас сюда. К этому утру. К тебе.
Они стояли молча, наслаждаясь миром и тишиной, которые они с таким трудом завоевали. Они знали, что впереди ещё будет много вызовов. Но они больше их не боялись. Потому что теперь они знали — они способны преодолеть всё. Вместе.
Пять лет мира изменили Лорайн до неузнаваемости. Солиндейл отстроился, но не просто восстановил былое величие, а приобрёл новое, более зрелое и уверенное лицо. Исчезли последние следы разрушений, уступив место широким мощёным улицам, новым паркам и фонтанам. Город разросся, превратившись в крупный торговый и культурный хаб, куда стекались купцы, ремесленники и мастера со всех земель Пакта Трёх. В воздухе витал не только запах моря и жареных каштанов, но и дух предпринимательства, творчества и открытости миру.
«Медная Чашка» Элинор стала легендой. Она давно переросла рамки простой кофейни, превратившись в неформальную дипломатическую резиденцию и бизнес-клуб. В её уютных, изысканно оформленных залах за чашкой эксклюзивного кофе, лично приготовленной герцогиней для особо почётных гостей, заключались многомиллионные контракты, решались спорные вопросы между членами Пакта и рождались новые культурные проекты. Это было место силы, но силы совсем иного рода — силы слова, договора и взаимной выгоды.
Каэлан правил твёрдой, но мудрой и спокойной рукой. Его некогда грозная репутация Несгибаемого Меча сменилась славой справедливого и дальновидного арбитра. Его реформы, когда-то встреченные в штыки консервативной знатью, принесли обильные плоды: экономика герцогства процветала, казна ломилась от налогов, а народ наслаждался невиданным доселе уровнем благосостояния и безопасности. Он научился делегировать полномочия, доверяя советникам, и больше времени проводил не с картами военных походов, а с проектами новых школ, больниц и дорог.
Их сын, Орлан, рос, воплощая в себе лучшие черты обоих родителей. В его характере уживались твёрдая воля и стратегический ум отца с добротой, эмпатией и невероятной, интуитивной связью с живым миром, унаследованной от матери. Он уже вовсю постигал азы управления, присутствуя на советах и учась у лучших умов герцогства. Его уникальный
дар пока проявлялся в малом — в умении успокоить испуганного жеребёнка в конюшне одной лишь мыслью, заставить цвести самые капризные цветы в зимнем саду матери или интуитивно понять, о чём молча переживает уставший придворный. Но Каэлан и Элинор видели в этом громадный потенциал. Они не торопили события, позволяя сыну взрослеть в любви и безопасности, которых они сами были лишены в его возрасте.
Однажды утром, особенно ясным и тихим, первые лучи солнца, словно щедрые художники, позолотили шпили цитадели и залили светом их общую спальню. Каэлан и Элинор уже стояли на балконе, опираясь на резную каменную балюстраду. Они молча смотрели на просыпающийся город. Сначала это были лишь одинокие огоньки зажигаемых свечей, потом к ним добавился дымок из пекарен, несущий аромат свежего хлеба, затем — отдалённый скрип фургонных колёс, возвещающий о начале торгового дня, и, наконец, — оживлённый гомон голосов, сливавшийся в единый, жизнеутверждающий гул. В гавани, словно игрушечные, покачивались на легкой волне десятки кораблей под разными флагами — не только Пакта Трёх, но и далёких, экзотических земель, привлечённых славой процветающего герцогства.
— Помнишь, как всё начиналось? — тихо, почти шёпотом, спросила Элинор, её взгляд блуждал по знакомым крышам, улицам, силуэтам гор на горизонте.
— Как забыть, — Каэлан обнял её за плечи, притягивая к себе. Его голос, обычно твёрдый и властный, сейчас звучал глубоко и задумчиво. — Разбитая фарфоровая чашка в моём кабинете. Запертая дверь твоей кофейни. Ненависть в моих глазах и страх — в твоих. Холод, пустота… и туман, принесший смерть.
— А теперь посмотри, — она сделала широкий, плавный жест рукой, словно желая обнять весь открывающийся перед ними мирный пейзаж. — Всё это… весь этот покой, всё это процветание… Разве могло
