Кофейные чары Герцогини - Кэлли Рин
Все взгляды, словно по команде, обратились к Элинор. Она долго молча смотрела на свою заклятую врагиню, в тишине зала слышалось лишь тяжёлое дыхание Борги. Она видела не просто злодейку. Она видела искривлённое, больное воплощение голода к власти, лишённое всякой морали, но наделённое страшным intellect. Казнь была бы милосердием. Темница — риском. И тогда она заговорила, и её голос, тихий, но чёткий, прозвучал как приговор высшей инстанции: «Не казнь и не темница. Изгнание. Вечное и полное. На пустынный, негостеприимный остров в самом негостеприимном море, о котором знают лишь мореходы-неудачники. Остров, лишённый магических линий силы, где её искусство будет бесполезно. Пусть её собственный разум, вечно ищущий пищи для интриг и манипуляций, лишённый внешних stimuli, обратится на себя самого. Пусть её вечным тюремщиком станет её же неутолённое тщеславие. Это будет куда более суровой карой, чем любая плаха или темница».
В зале повисла звенящая тишина. Даже непрошибаемый Борги на мгновение замер, осознавая всю глубину этой утончённой жестокости. Лицо Изабель, наконец, дрогнуло. Её ледяное спокойство треснуло, обнажив на миг настоящий, животный ужас перед перспективой вечного одиночества с самой собой. Это был страх, перед которым меркла даже смерть. Каэлан, посмотрев на жену с новой, глубокой почти смешанной с ужасом гордостью, медленно кивнул. «Да будет так».
Когда пленных под конвоем увели, и тяжёлые двери зала закрылись, атмосфера сменилась. Теперь предстояло обсудить будущее. Люсьен и Борги получали свою щедрую долю контрибуции и эксклюзивные, выгодные торговые договоры на десятилетия вперёд. Но в воздухе витало нечто большее, чем дележ трофеев. Каэлан поднялся, взяв в руки кубок. «Враг был общий, — сказал он, и его голос впервые за день приобрёл не металлическую твёрдость, а нечто вроде усталой теплоты. — Но победу мы одержали не потому, что каждый бился за себя. Мы победили, потому что в критический час действовали как одно целое. Потому что поняли — сила в единстве. Предлагаю не расторгать этот союз. Предлагаю сковать его навечно. «Пакт Трёх» — Лорайна, Таргариенов и Горных кланов. Пакт о mutualной защите, о свободной торговле, о совместном суде над угрозами миру. Чтобы никакой будущий Арманд никогда больше не посмел даже подумать о посягательстве на наши земли».
Люсьен, после недолгого раздумья, с изящной улыбкой протянул руку. Борги, хрипло рассмеявшись и плеснув вином на пол в знак уважения к богам, своим могучим кулаком обхватил их руки. Война закончилась. Рождалась новая геополитическая реальность. Начиналась эра мира, выкованного в горниле самой страшной войны, которую видел их край.
Глава 46
Медленно, словно тяжелораненый зверь, зализывающий свои раны, Лорайн начал выздоравливать. Прошли первые недели, затем месяцы после войны. Рубцы на теле земли понемногу затягивались свежей зелёной травой и молодыми побегами деревьев, высаженными вдоль дорог. На месте сожжённых ферм и разрушенных мастерских вырастали новые, ещё пахнущие смолой и свежей щепой, дома. Поля, удобренные пеплом и пропитанные кровью, вопреки всем ожиданиям, дали на удивление богатый урожай — народ шептался, что это благословение самой земли, отблагодарившей своих защитников.
Каэлан и Элинор находились в эпицентре этого титанического труда по возрождению. Они не отсиживались в восстановленной цитадели, а практически жили в седле и в дорожной колеснице. Каждый день их видели в разных концах герцогства: то на стройке нового моста, где Каэлан, скинув камзол, советовал инженерам и сам брал в руки инструмент, то на полях, где Элинор помогала собирать урожай и лично проверяла, чтобы зерно из援助ных запасов дошло до самых нуждающихся семей. Они выслушивали просьбы, разрешали споры о земле, награждали героев и поддерживали семьи погибших. Их авторитет превратился из завоёванного силой в нечто большее — в глубокое, непререкаемое народное доверие. Они стали не просто правителями; они стали Отцом и Матерью нации, живыми символами её стойкости и воли к жизни.
Их личная жизнь, прошедшая через горнило предательства, войны и бесконечного напряжения, наконец-то обрела мирное, глубокое русло. Боль прошлого больше не жгла, а стала напоминанием о пройденном пути, шрамом, который не болит, а лишь reminds о цене победы. Их любовь, пройдя через все испытания, окрепла, превратившись в тихую, всеобъемлющую, абсолютную уверенность друг в друге. Они часто приходили в пещеру к Сердцу Лорайна, не для сложных ритуалов, а просто чтобы посидеть в тишине у pulsующего кристалла, чувствуя, как его ровный, тёплый свет залечивает их собственные, невидимые миру душевные шрамы, наполняя силой для новых свершений.
Как-то раз они вдвоём стояли на главной стене Солиндейла, глядя на центральную площадь, где рабочие устанавливали новый памятник. Это была не статуя герцога в гордой позе или герцогини с символом власти. Это была бронзовая, отлитая из переплавленных вражеских мечей скульптура простого ополченца, который, опустив щит и меч, обнимал свою жену и ребёнка, прижимавшего к груди игрушечного деревянного коня. Памятник тихой, личной победе. Памятник всем, кто сражался не за славу, а за право вернуться домой.
— Мы сделали это, — тихо, почти шёпотом сказала Элинор, опираясь лбом на плечо Каэлана. В её глазах стояли слёзы — не горькие, а светлые.
— Нет, — поправил он её так же тихо, крепче обнимая за талию и чувствуunder рукой знакомую, дорогую форму её тела. — Мы сделали это. Все мы. Каждый крестьянин, взявший в руки вилы. Каждая мать, отпустившая сына на стену. Каждый ребёнок, молча переносивший лишения. Мы лишь… направляли их волю.
Внизу, на площади, резвился их сын. Орлан, уже подросший, крепкий мальчуган с тёмными волосами отца и ясными, добрыми глазами матери. За ним с неизменной бдительностью, но и с мягкой улыбкой наблюдала Лира, её военная выправка теперь гармонично сочеталась с ролью няньки. Рядом, что-то живо рассказывая и жестикулируя, стоял Жан — он полностью оправился от ран и теперь занимал почётную должность «советника по внешней торговле и особым поручениям», используя свои старые связи и знания уже на благо герцогства. Звонкий, беззаботный смех Орлана был для Каэлана и Элинор самой прекрасной музыкой, симфонией мирной жизни, ради которой они сражались.
Именно в этот момент к ним подошёл Алрик. Он выглядел невероятно старым, будто вся его накопленная веками мудрость и отданные силы наконец-то проявились во плоти. Но в его глазах светилось не истощение, а глубочайшее, безмятежное умиротворение.
— Моя работа здесь завершена, — произнёс он без предисловий, его голос
