Когда небо стало пеплом, а земля инеем. Часть 1 - Юй Фэйинь
Лу Синь шёл быстро и резко, не оглядываясь, его тёмная фигура рассекала толпу, как клинок. Он не замечал, как «служанка» почти бежала за ним, едва поспевая за его широкими, размашистыми шагами, спотыкаясь о неровности мостовой. Он не видел, как под грубым серым капюшоном горели решительностью и любопытством глаза самой Тан Лань, впервые в этой жизни чувствовавшей опьяняющий, опасный вкус настоящей свободы и собственной, отдельной от всех тайны.
Улицы Нижнего города после стерильной, вылизанной чистоты дворцового сада обрушились на Снежу оглушительной какофонией звуков, запахов и красок. Воздух, густой и плотный, пах жареными на масле лепёшками с луком, острыми пряностями, человеческим потом, дымом из печных труб и ещё десятком незнакомых, но живо пахнущих вещей. Повсюду толклись, кричали, смеялись и спорили люди: торговцы зазывали покупателей нараспев, носильщики с вспотевшими лицами протискивались с огромными тюками за спиной, старухи в потертых одеждах усаживались на каменных порогах поболтать и посудачить.
И всё это было невероятно, дико, пугающе интересно!
Снежа, забыв на мгновение обо всём на свете — о своей миссии, о Лу Сине, о дворцовых интригах, — шла, невольно замедляя шаг и широко раскрыв глаза под сдвинувшимся на лоб капюшоном. Она то и дело совсем останавливалась, разглядывая то груду спелых, румяных, как закат, хурм на прилавке, то искусные резные игрушки из бамбука, то ловкого старика, виртуозно раскатывающего и нарезающего тончайшую лапшу прямо на улице, у всех на виду. Она даже на мгновение замерла, чтобы посмотреть, как две тощие уличные кошки с шипением и выгнутыми спинами делят какую-то мелкую добычу, и чуть не рассмеялась, но вовремя сдержалась, прикусив губу.
Её поведение, естественно, не ускользнуло от пристального, хоть и невидного внимания Лу Синя. Он шёл в двух шагах впереди, его спина была неестественно прямой и напряжённой, как струна, от нарастающего раздражения. Эта дурацкая, никчёмная служанка явно не торопилась выполнять срочное поручение своей госпожи. Она тащилась, как на праздничной прогулке, глупо пялясь на всякую уличную ерунду, которую он видел каждый день и презирал всей душой. Его и без того точила изнутри ярость от необходимости покинуть дворец и играть роль няньки для прихоти Тан Лань, а это её глупое, непочтительное поведение действовало ему на нервы, как скрежет железа по стеклу.
«Ну что она уставилась на эти дешёвые побрякушки? — ворчал он про себя, сжимая рукоять меча. — Словно впервые в жизни видит рынок. Или это она так привлекает к себе внимание? И какую, чёрт возьми, траву она там должна купить у этого старого шарлатана Либо? Неужели Тан Лань задумала какую-то новую, изощрённую пакость, отравить кого-то, и эта дурёха — её слепая пособница? Или это всё часть её нового, сумасшедшего плана?»
Он резко обернулся, и его взгляд, полный немой, но яростной угрозы, на мгновение встретился с её глазами, выглянувшими из-под капюшона. Он не видел в них лица Тан Лань — лишь испуг и смущение служанки.
— Не отставай. Или тебе нужен стимул?
Его терпение, и без того натянутое, как тетива, лопнуло окончательно, когда «Сяо Вэй» на полном ходу чуть не споткнулась о край мостовой, засмотревшись на уличного фокусника, лихо жонглировавшего тремя блестящими ножами под одобрительные возгласы толпы. Резко развернувшись, он грубо, почти с силой, схватил её за кисть руки, чтобы придать ускорение и буквально протащить за собой.
— Хватит глазеть по сторонам, дурья башка! — прошипел он сквозь стиснутые зубы, его голос, приглушённый шлемом, прозвучал низко, зверино и невероятно угрожающе. — Ты здесь не на празднике! Выполняй приказ и тащи свои ноги обратно, пока я не…
В этот момент от его резкого движения и её инстинктивной попытки вырваться грубый серый капюшон с её головы сполз, откинувшись на спину.
И Лу Синь замер. Его пальцы, сжимавшие её тонкое запястье так, что вот-вот должны были остаться синяки, непроизвольно разжались, будто обожжённые.
Из-под убогого серого капюшона на него смотрело не испуганное, круглое личико служанки Сяо Вэй.
На него смотрели широко раскрытые, огромные, полные самого настоящего, животного, непритворного страха глаза Тан Лань. Её иссиня-чёрные волосы, уложенные в простую косу, выбивались из прически, а на бледных, идеальных щеках играл румянец от быстрой ходьбы и испуга.
На секунду, на целую вечность, время остановилось. Яркий, шумный, грязный мир Нижнего города отступил, превратившись в размытый, глухой фон. Лу Синь мог слышать только бешеный, гулкий стук собственного сердца в груди и её прерывистое, частое дыхание.
Его мозг, отточенный годами слепой, всепоглощающей ненависти, наотрез отказался воспринимать эту картинку. Это было невозможно. Немыслимо. Абсурдно до сумасшествия.
Тан Лань. Императорская дочь. Надела убогое платье служанки. Идёт по вонючим, грязным улицам Нижнего города. Смотрит на уличных торговцев и фокусников с детским, неподдельным любопытством.
И теперь смотрит на него, своего смертельного врага, с испугом пойманного в капкан зайчонка, не смея даже пошевелиться.
Вся его ярость, всё его презрение, вся его выстроенная годами, как неприступная крепость, картина реальности треснула с оглушительным, сокрушительным грохотом, рассыпалась в прах у его ног.
Он не произнёс ни слова. Просто стоял, смотря на неё, а его разум лихорадочно, с бешеной скоростью пытался переосмыслить, перезагрузить, пересмотреть всё, что происходило последние несколько часов. Её странное поведение в саду. Её дикий, неприличный смех. Её «забывчивость». Её внезапная, шокирующая «доброта».
Это не было притворством. Это не была утончённая, садистская игра. Это было… что-то другое. Нечто совершенно иное, чего он не понимал, чего не мог предвидеть, против чего у него не было защиты. И это непонимание, эта внезапная пропасть под ногами, была страшнее любой очевидной, прямой угрозы.
Его рука, только что сжимавшая её запястье с силой, способной переломить кость, медленно, почти беспомощно, опустилась. В его взгляде, обычно полном ледяной, кристаллизованной ненависти, читалось лишь одно — полнейшая, абсолютная, оглушающая потерянность.
Мир для Лу Синя внезапно сузился до одной-единственной точки. До бледного, испуганного, невероятно прекрасного лица Тан Лань, обрамлённого убогим серым капюшоном служанки. Оглушительный гул в ушах полностью заглушил крики торговцев, грохот колёс и гомон толпы.
Он схватил её. Он назвал её дурой. Он грубо держал за руку Императорскую Дочь.
Мысль ударила его с такой физической силой, что он внутренне содрогнулся, почувствовав приступ тошноты. Это было хуже, чем любое кощунство, чем самое страшное преступление. Он, годами
