Сон наяву - Рада Теплинская
Прижавшись к холодной, отполированной поверхности массивной, богато украшенной колонны, чьи изящные, почти живые узоры были скрыты в полумраке, Эмили наблюдала за происходящим в просторном холле. Её щека ощущала ледяное прикосновение мрамора, а сама она старалась быть абсолютно незаметной, сливаясь с тенью. Ни Антониета, ни Лазаро, казалось, не подозревали о её присутствии, их внимание было полностью поглощено разгоравшимся между ними конфликтом. Девушка с трудом сдержала возглас удивления, который мог выдать её, когда Антониета начала обжигать воздух своими словами. Её сердце бешено колотилось в груди, отбивая лихорадочный ритм о рёбра, пока она слушала Антониету Агилар — её наглость и отвратительное поведение были просто невероятными, вызывая не только возмущение, но и глубокую неприязнь. Каждое слово, каждый жест Антониеты излучали презрение и высокомерие, словно она нарочно стремилась унизить собеседника, втоптать его в грязь, вызывая у Эмили волну неприязни, почти физическое отторжение.
Лазаро, чьё обычно спокойное лицо было искажено от напряжения, поджал губы, отчего они побледнели, практически превратившись в тонкую полоску. Его взгляд был холоден, как зимний рассвет, пронизывающий и отстранённый, когда он сухо, почти ледяным тоном произнёс, словно каждое слово было высечено из камня:
— И вы искренне полагаете, что ваш муж, дон Рафаэль, одобрит подобные действия? Или, может быть, ему неизвестны ваши истинные планы? Его голос был тихим, но в нём звучала сталь, не оставлявшая места для споров.
Антониета вздрогнула, словно её хлестнули по лицу невидимым кнутом. В её глазах, обычно скрывающих множество замыслов под покровом хитрости и притворства, теперь вспыхнул чистый, неприкрытый гнев, словно маска слетела, обнажив истинное лицо. Она отступила на шаг, её роскошное, расшитое золотом платье зашуршало по полу, словно разъярённая змея, предупреждая о готовящейся атаке, а не о жесте грации.
— Это просто возмутительно! — воскликнула она, и её голос сорвался на пронзительный визг, который наполнил просторную комнату, отражаясь от высоких потолков и массивной мебели. — Какая порядочность! Как вы смеете читать мне нотации? Вы ли это, Лазаро? Или вы забыли, что у Мэделин тоже есть муж? Это, конечно, не мешает вам бессовестно за ней ухаживать, не так ли? Это совершенно не мешает вам открыто преследовать её, не обращая внимания на то, что она замужем, и на то, что это порочит её репутацию, а вместе с ней и репутацию всей нашей семьи! Её пальцы сжались в кулаки, а лицо исказилось от ярости.
Лазаро мгновенно вспыхнул. Густой предательский румянец медленно пополз вверх по его шее, заливая щеки и уши, выдавая его внутреннюю борьбу. Было очевидно, что она задела его за живое, и он явно смутился, пытаясь сохранить остатки хладнокровия, его взгляд метался в поисках опоры, но безуспешно.
— Ваша сестра просто очень добра ко мне, — начал он, тщательно подбирая слова, каждое из которых давалось ему с трудом, словно он взвешивал их на невидимых весах, но его голос всё равно дрожал от с трудом сдерживаемого возмущения, выдавая бурю эмоций внутри. — А вы, Антониета, как всегда, стараетесь всё... опошлить, выставить в дурном свете. Вы искажаете её благие намерения и мою глубокую признательность. — Лазаро глубоко вдохнул, его грудь расширилась, а плечи напряглись, словно он готовился к броску или удару. — Я глубоко уважаю миссис Браун. Слава богу, она не такая, как вы! Она обладает честью и достоинством, о которых вы, кажется, даже не догадываетесь!
Его слова прозвучали как приговор, наполненный неподдельной искренностью и презрением к Антониете.
Антониета запрокинула голову, и её звенящий, почти истерический смех разнёсся по комнате, эхом отражаясь от высоких потолков. Этот смех был резким, неестественным, лишённым всякой радости и больше напоминал скрежет стекла. В этом смехе не было ни капли веселья, только холодное, ядовитое торжество.
— Мэделин почти такая же, как я, только никто об этом не догадывается! — весело, но злорадно пропела она, и её глаза заблестели от насмешки, мерцая опасным, почти безумным огнём. — А вы просто идиот, Лазаро, если думаете иначе. Вы слепы, как крот! Она махнула рукой, словно отмахиваясь от глупости, и её губы растянулись в ехидной, торжествующей улыбке.
Лазаро вяло пожал плечами, на его лице читались глубокая усталость и разочарование, словно все силы покинули его. Он больше не пытался защищаться, казалось, энергия спора иссякла, оставив лишь горький привкус поражения и безысходности.
58
— Возможно, — тихо произнёс он, его голос был едва различим, шёпот на грани слышимости. Он сделал полшага назад, желая поскорее покинуть это место, воздух которого стал казаться ему удушающим. — Если вам больше ничего от меня не нужно, я, с вашего позволения, пойду. Извините меня... — Он развернулся, не дожидаясь ответа, и поспешил прочь, его шаги были быстрыми и решительными, оставив Антониету одну посреди комнаты. Её смех постепенно затих, сменившись ехидной ухмылкой, которая не сходила с её губ даже в одиночестве, словно она предвкушала новые интриги. Эмили же, затаив дыхание, продолжала стоять в укрытии, ощущая дрожь в коленях и холодный пот на лбу, потрясённая услышанным. Вся эта сцена была похожа на жестокий спектакль, оставивший после себя шлейф напряжения и тревожных вопросов.
Солнечный луч, пробившийся сквозь тяжёлые портьеры высокого окна в холле, словно насмехался над сгущающейся атмосферой. Лазаро, обычно такой сдержанный и педантичный, стоял, ссутулившись, и его плечи, казалось, отяжелели от невидимого груза. Перед ним, словно хищная, но изящная птица, парила Антониета Агилар. В её глазах, обычно глубоких и тёмных, сейчас играли злые огоньки, а уголки губ приподнялись в едва заметной, но оттого не менее жестокой улыбке.
— А если мне не захочется вас прощать? — проворковала Антониета, и в её голосе прозвучали коварные бархатные нотки. Она сделала лёгкий шаг вперёд, заставив Лазаро невольно отступить. — А что, если мне захочется не просто простить, а прямо сейчас пройтись по поместью? И, разумеется, в вашем, Лазаро, обществе? Что вы на это скажете? Как вы посмеете отказать своей хозяйке?
В кабинете воцарилась гнетущая тишина. Лазаро сглотнул, чувствуя, как внутри него поднимается волна раздражения, смешанного со страхом. Он знал, насколько опасны игры Антониеты.
