Сон наяву - Рада Теплинская
Антониета склонила голову набок, её взгляд скользнул по его лицу, словно осязаемое прикосновение холодной стали.
— Гмм... вижу, вы, как всегда, на редкость любезны, — в голосе Антониеты Агилар прозвучали те самые металлические нотки, предвещающие бурю. Она выдержала паузу, наслаждаясь его замешательством. — Интересно, как поступит Роман, если я совершенно случайно намекну ему, что вы... — она чуть подалась вперед и понизила голос до зловещего шёпота, — пытаетесь за мной ухаживать?
Лицо Лазаро мгновенно вспыхнуло. Кровь прилила к вискам, и он почувствовал, как ярость обжигает горло.
— Но это же наглая ложь! — воскликнул он, оскорблённый до глубины души. Вся его выдержка разом улетучилась. Он почти машинально сделал шаг вперёд, но тут же остановился, не смея нарушить дистанцию. — У меня и в мыслях не было ухаживать за вами! Мне противна сама эта мысль!
Усмешка на губах Антониеты стала шире, обнажив идеальные белые зубы. Она наслаждалась его реакцией, словно кошка, играющая с пойманной мышью.
— Возможно, — спокойно ответила она, не меняя выражения лица. — А может, вы просто пытаетесь сохранить лицо. Но интересно, кому из нас поверит Роман? Своей жене, которую он любит и которой доверяет, или управляющему поместьем, который всего лишь наёмный работник? — В её вопросе звучала абсолютная уверенность в своей победе.
На секунду Лазаро потерял дар речи. Он понял, что её слова — не шутка, а реальная угроза. Он сжал руки в кулаки, впившись ногтями в ладони.
— Эрнесто был прав, когда назвал тебя ведьмой! — звенящим от гнева голосом воскликнул Лазаро, едва сдерживаясь, чтобы не закричать. Он не мог понять, как этому существу удаётся быть настолько отвратительной. — Неудивительно, что он ненавидит тебя лютой ненавистью! И не только он, поверь!
Глаза Антониеты опасно сузились, а прежняя лёгкая усмешка исчезла, сменившись холодной маской. Она выпрямилась, и её фигура, казалось, стала выше и внушительнее.
— Если вы не хотите лишиться хорошо оплачиваемой работы и оказаться на улице, то постарайтесь выбирать выражения, Лазаро. На вашем месте я бы не стала разговаривать в таком тоне с хозяйкой поместья! — Слова Антониеты прозвучали как приговор, в каждом звуке которого читалась недвусмысленная, леденящая душу угроза. Она снова усмехнулась, но теперь в этой усмешке не было и тени прежнего флирта, только чистая, неприкрытая злоба. — А то мне в голову может прийти мысль, что управляющего пора сменить... Что ж, да, возможно...
Последние слова она произнесла задумчиво, растягивая их, словно смакуя каждую букву, и Лазаро почувствовал, как на лбу у него выступает холодный пот. Она полностью владела его вниманием.
— Когда-нибудь ты зайдёшь слишком далеко, Антониета, — прорычал Лазаро низким и хриплым от сдерживаемого бешенства голосом. Он был на грани, но всё же не сорвался. — У меня только одно желание — оказаться в «Кипарисовых водах» в тот день, когда тебе воздастся за всё! Единственное, чего я не понимаю, — почему никто до сих пор не преподал тебе урок... Неужели ты вечно будешь безнаказанной? Вы даже представить себе не можете, как у меня сейчас чешутся руки отхлестать вас по щекам! И я бы сделал это, если бы не... — Он оборвал фразу, не договорив, его взгляд был полон жгучей ненависти и бессильной ярости. Он отвернулся, чтобы Антониета не увидела выражение отчаяния и унижения на его лице.
Внезапно, словно по щелчку невидимого выключателя или даже резче — словно кто-то дёрнул за невидимую нить, связывающую её с этим утомительным спектаклем, настроение Антониеты резко изменилось. Улыбка, до этого игравшая на её алых губах, тонкая и чуть насмешливая, служившая лишь безупречной маской для изощрённой игры в кошки-мышки с управляющим, исчезла без следа. Она не просто исчезла, а словно маска из тончайшего фарфора, до этого умело скрывавшая истинное состояние, треснула и осыпалась, обнажив нечто холодное и безжалостное. Казалось, ей в одно мгновение наскучила эта скучная забава — дразнить Лазаро, бросая ему через комнату что-то похожее на обещания своими томными, затяжными взглядами, а потом изящно отводить глаза, наслаждаясь его неловкостью и очевидным замешательством. Эта игра, которая поначалу, возможно, казалась забавной пикантной приправой к вечеру, теперь вызывала лишь мерзкое, почти физическое чувство пресыщения и отвращения, как от приторно-сладкого вина, которое вдруг стало невыносимо горьким.
59
Её голос, до этого низкий и бархатистый, словно обволакивающий шёлк, в одно мгновение стал пронзительно резким, как свист ледяного клинка, рассекающего зимний воздух. Глаза, в которых ещё минуту назад плясали искорки игривости и лёгкого кокетства, теперь метали молнии чистого, неприкрытого презрения, опаляя всё на своём пути. Взгляд её был острым, как бритва, и непроницаемым, как сталь.
— Убирайся! — отчеканила она. Каждое слово было пропитано презрением, а тон не допускал никаких возражений, обрушиваясь на Лазаро, как камнепад. — Мне плевать на твои пустые угрозы, Лазаро. Ничтожные, до тошноты предсказуемые... Они вызывают у меня лишь зевоту, как и ты сам, со всей своей никчёмной, жалкой персоной.
Лазаро, казалось, на мгновение окаменел, превратившись в безмолвную статую посреди залитого светом холла. Его лицо, ещё несколько секунд назад излучавшее самоуверенность, побледнело до мертвенной белизны от внезапной, сокрушительной обиды и унижения. Казалось, воздух в комнате сгустился, давя на него со всех сторон. Но он слишком долго был придворным, слишком долго танцевал на балах интриг и лести, чтобы позволить себе потерять самообладание. С титаническим усилием, почти физически ощущая, как его гордость, годами отшлифованная и оберегаемая, разрывается на части под её ледяным взглядом, он заставил себя склонить голову в сухом, едва заметном поклоне.
— Как вам будет угодно, мадам, — пробормотал он. Слова казались вымученными и чужими. Его голос был глух и лишён прежнего флирта, ставшего пошлым и неуместным. Он едва скрывал кипящую внутри яростную обиду, которая вот-вот должна была вырваться наружу.
Управляющий, не поднимая глаз, поспешно, почти бегом, словно преследуемый невидимыми призраками своего унижения, направился к массивной дубовой двери. Каждый его шаг был быстрым, но скованным, как у человека, пытающегося удержать равновесие на краю пропасти. Антониета не отрываясь смотрела ему вслед. Её взгляд был холоден, как зимний
