Сказка о царевиче-птице и однорукой царевне - Надежда Николаевна Бугаёва
Слушатели заговорили разом. Мысли у Ляли Гавриловны взбунтовались: где и как умер Кончиковский? не сопутствовали ли его смерти опасности? не пострадал ли Развалов?
И не странно ли, что это несчастье последовало за таинственными происшествиями предыдущего дня? Она решила одно: на любые вопросы, которые дознающим угодны, она ответит так, чтобы отгородить Развалова от неприятностей.
Затем помощник директора обратился к старшему на курсе и сказал ему что-то на ухо. Тот поворотился к сидящим и назвал несколько фамилий: Буеловский, Паршутин, Ревс, Мохначёва, Эспран…
Вслед за остальными Ляля Гавриловна поднялась и прошла по коридору до кабинета Г-н Проталинина. Там она какое-то время простояла перед дверью вместе с напуганными Мохначёвой и Ревс. Сначала по одному вошли Паршутин и Буеловский, потом девушки, последней позвали Лялю Гавриловну.
В кабинете сидел за столом француз в форме. Проталинин примостился у окна. Ей указали на стул перед сидящим: она села.
– Мадемуазель Эспран, вы видели вчера Мсьё Кончиковского?
– Да, Мсьё, на лекции.
– Вы видели, когда он ушёл?
– Да, Мсьё, почти сразу после начала учебного часа.
– Вы не слышали, что он сказал перед этим?
– Нет, Мсьё Кончиковский вчера не выступал и ничего не говорил слушателям.
– Вы видели, чтобы кто-то сопровождал его по уходе?
– Нет, Мсьё, он вышел один.
– А где были господа Бальмонт, Бах и Развалов?
– Я припоминаю, как Мсьё Бальмонт рассказывал о Толстом, других господ я не очень хорошо припоминаю.
– Разве все эти господа не были постоянно подле Мсьё Кончиковского и не говорили с ним?
– Нет, этот Мсьё держался особняком. Я не заметила, чтобы он разговаривал с кем-то из прочих господ.
– Ну, с кем-то же Кончиковский говорил или спорил? Может быть, не с лекторами, а с кем-то ещё?
– Не припоминаю, Мсьё.
– С Мсьё Разваловым, например?
– Нет, я такого не видела.
– А разве вы сами не беседовали вчера с Мсьё Разваловым?
– Не припоминаю.
– Как же так, мадемуазель, ведь многие видели, как вы вчера входили в кабинет директора и при всех говорили с Мсьё Разваловым?
– О, так ведь я только передала известие, адресованное ему. Его самого я не имела чести знать.
– Как же вы смогли передать известие, не зная Мсьё Развалова?
– Извозчик всего лишь велел передать, что уже подъехал и ждёт Мсьё Развалова. Так как лекции были окончены, я вынуждена была войти в кабинет, извиниться перед всеми господами и, не зная, кто из них кто, передать сообщение извозчика.
– И что же произошло дальше, мадемуазель?
– О, ничего необычного. Один из господ встал и вышел, сказав, что это его экипаж. Другие тоже повставали.
– И тоже вышли?
– Вот этого не знаю. Я сразу удалилась по своим делам, ибо я здесь студентка, а не лакей для господ.
– Интересно, интересно… И больше вы никаких известий не передавали Мсьё Развалову?
– Нет. Как я уже сказала, я не лакей.
– О, bien, bien[61], вы не лакей, а слушательница, как я мог забыть. И вчера вечером вы не виделись с Мсьё Кончиковским или Разваловым?
– Вчера вечером? Конечно, нет. Почему вы спрашиваете про вчерашний вечер?
– Это обычный вопрос, мадемуазель. Если вдруг вы вознамеритесь снова передавать сообщения Мсьё Развалову, поставьте нас в известность, договорились?
– Естественно, Мсьё! Но я вовсе не его ла…
– Помню, помню, вы не его лакей, мадемуазель. Прошу прощения, но вынужден всё же просить вас немедленно поставить участок полицейской жандармерии в известность, если любой из упомянутых в нашем разговоре господ попытается связаться с вами или как-то иначе вступит в сообщение. Вам понятно?
– Да, Мсьё, благодарю вас за помощь нашей школе, Мсьё.
Ляля Гавриловна вышла из кабинета. Перед кабинетом стояли студенты, застрекотали вопросы. Она не успела открыть рта, как следом сразу появился помощник директора Проталинин:
– Все расходитесь, господа и дамы! Ничего не обсуждайте в стенах школы, понятно вам?
Ляля Гавриловна, ни на кого не глядя, спустилась по лестнице и вышла вон, не дожидаясь Танюши, замешкавшейся и потерянной где-то позади. Перед входом на улице стояли люди. Один человек отделился и подошёл к ней. Она не подымала глаз и сначала, видя его грудь у себя напротив носа, пыталась обойти его, но он не отходил. Тогда она наконец подняла глаза – это был Никитин.
Не ожидавшая встречи с ним, Ляля Гавриловна молча смотрела на него. Никитин показался ей ещё звероподобнее, чем она помнила его. Складки на его узковатом лбу и рыхлых щеках a-la гофре делали его похожим на гориллу в пиджаке. Когда он приложился к ручке, Лялю пробрал холодок.
– Bonjour, M-lle Lala. Отойдёмте, мне нужно переговорить с вами.
Он подставил ей было руку калачиком, но она замешкалась и приняла вид, будто не заметила. Спеша и волнуясь, она дошла с Никитиным до Люксембургского сада. Весна ощущалась полновластно и свежо, зеленея с лужаек и тропинок.
Никитин дошёл до крупного углового куста со скамьёй и обернулся к Ляле:
– Скажите мне, M-lle Lala, вы ведь приезжали вчера вечером к нам в Пасси?
Ляля Гавриловна не ожидала этого вопроса. Она мигом решила, что от Никитина нечего скрывать правду.
– Да, Г-н Никитин, приезжала. Откуда вы знаете?
– Зовите меня Михал Михалычем. Нет, зовите Мишей. concierge запомнила и описала барышню, которую Илья называл bébé. Я теперича как увидал, сразу подумал на вас.
– А почему вы спрашивали обо мне у его concierge?
Никитин повернул к ней лохматую голову:
– А вы не знаете?
Чего не знаю? Через Лялю Гавриловну, как сквозь сифон для ледяной содовой, всплеснулся холодок.
– Илью со вчерашнего вечера никто не видел. Домой он не приходил.
Маленький сребреник в большой руке
Никитин многое знает: что вчера вечером у русских литераторов была попойка в ресторане Versaillais (в которой сам он, однако, кутивший в другом месте при свидетелях, участия не принимал: слишком много нафабренных рож и слишком мало нарумяненных личиков), что Бальмонт приехал в Versaillais сразу из Русской школы, что было ещё несколько университетских, что злосчастный Кончиковский подъехал отдельно от них и Развалов тоже.
– Спозаранку сегодня будит меня concierge: полиция спрашивает Илью. А Ильи и нет! Я сам уже с тех пор везде смотался, лично был в номерах у Бальмонта, – говорит Никитин, – но меня не пустили: сказывают, барин спят-с после вчерашнего, а с кутежа его выносили не сильно
