Фани Дюрбах и Тайный советник - Алла Ромашова

— Конечно! Самые быстрые лошади и самая удобная карета. Василий лично домчит вас.

Лагунов щелкнул каблуками и вышел из кабинета. В коридоре его ждала, нетерпеливо постукивая каблучками, Фани. При виде Сильвестра Васильевича она сердито заговорила:

— Вы — негодник! Мы вместе вели расследование! А Вы даже не заглянули ко мне, ничего не рассказали!

— Здравствуйте, дорогая мадемуазель Дюрбах. Если бы я знал, что Вы сердитесь, я бы зашел вначале к Вам. Подполковник Чайковский смог бы и подождать. Чтобы Вы не злились (хотя, когда вы злитесь, Вы очаровательны вдвойне), давайте вместе выпьем чая, и я все-все Вам расскажу?

Фани сверкнула глазами, но пошла вперед, увлекая Лагунова за собой. Через коридор прошли в столовую, а оттуда — в сад, где на большом круглом столе под тенью липы всегда дымился пузатый самовар. Фани заварила душистый сбор и разлила по кружкам кипяток.

— Я слушаю Ваши оправдания.

Лагунов коротко пересказал Фани почти все, что пятью минутами раньше рассказывал Илье Петровичу.

— Так что моя работа окончена, я уложился в отведенные мне три дня и возвращаюсь в Казань.

Фани выслушала новости, очаровательно морща нос.

— Федор признался в убийстве Андрея-иконописца?

— Так он сказал господину Игнатьевскому.

— А какой у него был мотив?

Сильвестр Васильевич подумал про себя: «Ей бы в сыске работать», — а вслух ответил:

— Зависть.

— А-а-а, — разочаровано протянула девушка, внимательно вглядываясь в Лагунова, словно впервые видела его.

Сильвестр Васильевич отвел глаза и сказал:

— Милая Фани, если Вам нужна будет помощь или работа, напишите мне. Вот мой адрес, — он протянул девушке карточку. — Надеюсь, еще увидимся. Мне бы, по крайней мере, этого хотелось, — Лагунов почувствовал, что привязался к бойкой француженке. — На сердце даже стало грустно от предстоящего расставания, однако, все хорошее, даже моя встреча с Вами, подходит к концу, и мне нужно ехать. Дела-с. Позвольте откланяться.

Лагунов встал, поклонился, как будто онемевшей, девушке и двинулся к экипажу, где его ожидал Василий.

Впечатление о Воткинске у Лагунова сложилось неплохое: люди хорошие, открытые. Конечно, есть недостатки: самоуправство, самодурство помещиков, бедность горнозаводских. Но все это имеется и в других городах. А вот дружелюбность населения и умелое управление начальника Камско-Воткинского округа его порадовало. Успехи Ильи Петровича были налицо: завод развивался, город рос, люди богатели. Если удастся одолеть коррупцию, то… Но здесь Сильвестр Васильевич перестал развивать свою мысль, так как исходные данные были для России безнадежны.

Василий довез Лагунова до Ижевска, где у того была встреча по делу о пропавшем кольце. Еще раз горячо поблагодарил и сразу же отправился в обратный путь — к жене.

Через две недели после отъезда сыщика врач Тучемский выписал Онисью. Василий на радостях побежал к Илье Петровичу просить разрешения жениться. Илья Петрович не только согласился, но и по совету супруги решил дать молодой паре вольную. В приданое выделили сруб. Надо ли говорить, что радости парня не было конца. Новость о вольной и о будущей свадьбе облетела город. К Илье Петровичу и раньше относились с уважением, а теперь стали считать благодетелем и защитником.

Василий остался на конюшне, но уже в качестве вольнонаемного.

Прошло несколько лет. После спуска на воду первых кораблей, собранных на Воткинском заводе, произошло долгожданное повышение Ильи Петровича по службе. Его пригласили вернуться в Санкт-Петербург. Дети подросли: Николя хотели отдать в гимназию, а родившемуся в Воткинске Петеньке искали преподавателя по музыке. Фани музыку хоть и любила, но предметом, заслуживающим изучения, ее не считала. Француженка решила, что настала пора завершить свою карьеру гувернантки в этой замечательной семье. Однажды ночью Фани Дюрбах, взяв свой нехитрый скарб, села на извозчика и тайком от детей, боясь их расстроить и сама не желая болезненного расставания, покинула гостеприимный дом Чайковских.

Часть Вторая. Ижевск

Кража

— Беги — и—и…

Вода под Мишкиными ногами хлынула через земляную насыпь, и мощный поток свергнул с пути ветки и бревна, старую телегу, мешки с песком — все, что накидали солдаты. Мишка успел вскарабкаться на вал. Сапоги, которые он бережно поставил на верхней кромке насыпи, чтобы не попортить, вмиг исчезли в нахлынувшем воде. Вокруг орудовали лопатами мужики, швыряя в быстрое течение комья земли и песок. Но ничего не помогало. Бревна плотины ломались под натиском стихии, вздыбливались в бурлящем водовороте и с грохотом обрушивались в реку. Промоина расширялась. Еще немного — и нижняя улица города будет затоплена.

— Мужики, кидай, что под руку попадется! Хватай, что можно унести!

Рабочие и солдаты побежали по дворам, сгребая все, что попадалось. Взгромождали на себя мешки с мукой и зерном, короба с углем, тянули сундуки с утварью, ломали заборы. Бабы выли и падали грудью на добро. Мужики орали на жен: "Дуры, все одно погибнет!" и сами тащили к промоине и сбрасывали вниз емкое имущество. Вода бурлила, поглощая скарб. Старший смотритель завода, обрусевший немец по имени Федор, командовал:

— Держись, братцы, подводы рядом!

Среди криков, воя людей и грохота взбеленившейся воды едва слышался тонкий старческий голос: дряхлый удмурт с белыми длинными волосами и желтыми слезящимися глазами тряс посохом, стоя на валуне рядом с разрушенной плотиной, и кричал:

— Сазьтӥськи, окаянной! Азьпалзэ тодытыса веран быдэсмытэк — музъем усьтӥськиз. Шаман убиенный кыскиз ас понна — ваньмыз быремын[11]. Гоните чужаков с земли удмуртской, если хотите остаться живыми!

Смотритель, перекрикивая шум воды, скомандовал:

— Убрать смутьяна!

К старику кинулись солдаты, подхватили его под руки и стащили вниз. Ноги «смутьяна» безвольно скользили по грязи, а рот все еще разевался, но криков уже не было слышно — старику двинули «под дых».

В конце улицы загромыхали долгожданные подводы с лесом. Мишка вздохнул с облегчением. Груженые телеги останавливались у края промоины, лошади испуганно били копытами и ржали. Их крепко держали за поводья по двое и по трое солдат, пока остальные скидывали в водоворот лес. Рабочие, по грудь в воде, заколачивали дыру в плотине.

Вскоре все телеги опустели. Вода, наконец, отступила. Тонкие ручьи еще пробивались сквозь груду деревьев, мешков и скарба, но уже не грозили затопить город. Люди смогли вздохнуть спокойно.

Мишка огляделся: мужики вокруг чумазые, лиц не видно, половина — босые. «Сапоги жалко!» — подумал он. Когда теперь такие выдадут. На заводе Мишка без году неделя — а уже дослужился до сапог: получил обувку в благодарность за участие в установке на шпиль