Фани Дюрбах и Тайный советник - Алла Ромашова

тюрьму, а за серьезные — сразу по этапу, благо недалеко. Через Удмуртию, Ижевск, Глазов шел великий Сибирский тракт, по которому годами двигались по этапу осужденные. Иногда кто-то умирал, кто-то бежал. Потерять заключенного на этапе считалось непорядком. Сколько отправилось в путь, столько и ожидалось по прибытии. Чтобы не связываться с отчетностью, конвоиры хватали встречных крестьян, и те, без вины виноватые, отправлялись на каторгу лес валить, не имея даже возможности предупредить семью. И мужики опасались ходить вдоль тракта, обходили стороной.

Василий сидел на деревянной лваке, в сыром каземате. На его коленях спал, уютно свернувшись, мышонок.

Умилившись картиной, Лагунов шагнул внутрь. Сел на принесенный с собой стул, шкатулку поставил на колени, на нее положил блокнот. Поздоровался. Василий внимательно смотрел на вошедшего.

— Давай знакомиться, — сказал сыщик. — Мне, впрочем, все про тебя известно. Я — чиновник по особым поручениям Лагунов Сильвестр Васильевич. Прибыл изучить обстоятельства дела. У меня к тебе, Василий, несколько вопросов. Скажи, ты дружил с убитым?

— Да, — кивнул головой конюх. — Мы с детства друг с другом вместе. Все пополам делили.

— Позволь вопросик. Это ты его убил?

— Конечно, нет, — Василий напрягся, повысил голос. — Я твержу, а меня никто здесь не слушает!

— Что ты делал в день убийства? Ты же обнаружил убитого? Расскажи во всех подробностях.

— А что рассказывать? В этот день праздник был. Петров день. Гербер по-нашему. Барыня пикник задумала. Жертвенный молебен по-нашему. Вечером, когда все вернулись, барчонку плохо стало. Приступ случился. Чуть не умер. Я икону привез из Благовещенского. Вся дворня молилась за здравие барчука. Ваш Бог сильным оказался — помог. Мальчонка очнулся. Я икону и священника обратно отвез. А потом пошел к Андрею — рассказать о Чуде. Подошел к избе — темно. Вошел, смотрю, он спит. Мышь перед ним бегает, пищит ему в ухо. Потряс за плечо — он холодный, жесткий уже. Я кинулся наружу и ну бежать в участок. Десятские полицмейстера вызвали, а он меня схватил и сюда кинул. Не виноват я! Не убивал!

— Хорошо-хорошо, успокойся! А кто иконописца убить мог? У него были враги?

— Какие враги? Его любили все. Он людям правду говорил, будущее предсказывал.

— Будущее? — протянул Лагунов. — И что же, свою смерть предсказал?

— Да, — ответил Василий, вспомнив профиль иконописца, склоненного над иконой, и его слова, которые он часто повторял с ним наедине: «Быть убитым, быть убитым». Он и Александре Андреевне часто говорил: «К Владимирской»! Так и случилось: как Николенька заболел, его к иконе Владимирской Божьей Матери приложили, тем и спасся. Но бывало, что ошибался: девке Екатерине, которую убили, Андрей что-то про дупло вещал, а ее вона, задушенную на земле нашли, майору Романову: «Корабль на воду спустишь» — ну видано ли у нас такое? У нас вся вода — пруд. Про Федьку, помощника моего: «Ирод проклятый». И я так его называю, когда напортачит. Да многое он говорил, каждому свое. Мне вон: «Прими ее, и сам прощен будешь». А кого я принять должен, не сказал. Что-то сбывалось, но не все.

Лагунов аккуратно записал все в блокнот.

— А что ты делал в день убийства младенца и бабки, помнишь? Можешь рассказать?

Василий рассказал, что это был день приезда наследника короны, и он целый день провел при барине, никуда не отлучался.

— Хорошо. А как же нож, которым убили бабку, младенца и иконописца, попал в твой ящик?

— Вот вам крест святой — не знаю. Нож мой, хозяйственный. Он всегда лежал в ящике с инструментами на входе. Пропал за несколько дней до убийства. Я думал, что сунул его ненароком куда-то, хотя за инструментом слежу. А потом вдруг мне говорят, что его нашли, окровавленный, там же в ящике, прямо сверху лежал. Неужели Вы думаете, что если я убил бы, то вот так пришел бы и нож в ящик бросил, весь в крови измазанный, прежде чем в участок идти?

— А сам ты кого-нибудь подозреваешь?

— Не знаю. Ни на кого не думаю.

— Расскажи-ка про свою невесту.

— Жену? — уточнил Василий.

— Вы женаты? — в свою очередь задал вопрос сыщик.

— Мы с Онисьей провели ночь в «пукон-корка» при свидетелях. Стало быть, теперь муж и жена по нашим традициям.

— А у твоей жены другие любовники были?

Василий напрягся:

— Если и были, то все сплыли.

— Но возможно, она кому-то была интересна?

— Да многим. Онисья у меня красивая. Ее хотел выкупить англичанин. Но по закону не положено иностранцам крепостных иметь. Полицмейстер наш интересовался — Онисья подслушала, барыне пожаловалась.

— Ты знаешь, что она пропала? Куда могла податься?

Василий изменился в лице:

— Некуда ей идти, да и незачем. Что-то случилось, сердцем чую. Барин, отпустите меня, я найду ее!

— Братец, не могу. Не вешай нос. Постараюсь помочь тебе. И Онисью твою найдем, дай время. А сейчас позволь сделать кое-что.

Чиновник по особым поручениям достал из шкатулки мягкую фланель, сбрызнул ее тушью из небольшого флакона и, приподнявшись, промокнул подушечки пальцев у удивленного Василия, который, однако, не сопротивлялся. Затем велел приложить испачканные пальцы к картонке, на которой было выведено: «Василий, конюх». Рассмотрел на свету результат и остался доволен.

Сыщик вызвал полицейского и удалился, оставив Василия в унынии.

Сильвестр Васильевич надел легкий плащ, замотал поплотнее шарф и вышел из полицейского управления. Немного постоял на улице, втягивая свежий воздух, затем пошел вдоль пруда, заворачивая то в один, то в другой двор. Стучал, входил, разговаривал с хозяевами. После те провожали его до калитки и низко кланялись.

Из разговоров с крестьянами Лагунов узнал, что Василий с Онисьей действительно муж и жена: после Гербера, по местным обычаям, считались парой. И что сама Онисья — особа весьма привлекательная, многим нравилась. И Москвин, и инженер-англичанин Алиндер, и сам господин полицмейстер оказывали девушке явные знаки внимания. Сыщик расспрашивал крепостных: что видели, что заметили в последнее время? Но крестьяне, приписные к железоделательному производству, с большей охотой рассказывали про жизнь при заводе и адские условия труда. Один вспомнил, что на Гербере Москвина нашли в стогу сена с лицом, перепачканным в крови. И что девками главный инженер очень интересовался. Когда Лагунов попробовал расспросить про удмуртские ритуалы, традиции, крестьяне замыкались и отбрехивались: «Ничо не знаем, в церкву по воскресениям ходим, Богу молимся». И старались выпроводить непрошеного гостя.

«Москвин — любитель женщин — был испачкан в крови в день убийства иконописца, интересовался Онисьей. Англичанин Алиндер, интересовался Онисьей», — записал Лагунов в блокнотик.

Про дружбу крепостного Василия и вольного Андрея упоминали многие, и голоса рассказчиков