Фани Дюрбах и Тайный советник - Алла Ромашова

конюх читал? Приходит ко мне на днях и говорит: «А ты, Петрович, знаешь, кто Амерыку открыл?» Я ему: «Понятно дело, амерыканцы». А он мне: «Не, хыспанцы. Колумб ихний». — «А вот как это может быть? Рассуди по-нашему… Ее ж Амерыкой, а не Хыспанией назвали?» Он мне говорит: «Война там шла за землю, местные индейцы кожу с хыспанцев зараз с волосами с головы снимали». Вот, может у нашего Василия голова и поехала? Тоже решил землю отстоять удмуртскую? И пошел ножичком людей чикать…

Поваренок встрял в разговор:

— Оборотень это шалит. Вишь, за одну ночь кур в деревне с десяток передавил. Деревенские хотят на вотяков идтить, оборотня искать.

— Дурак ты, Мишка, кур в деревне лис передавил. А вот то, что деревенские на вотяков собираются, — нехорошо. Как бы еще одно кровопролитие не случилось, — нахмурился Кондрат Петрович.

— А знаете, чо еще говорят? — Мишка не унимался и даже перестал чистить картошку, за что сразу же схлопотал оплеуху от повара.

— Ты, Мишка, болтай, зубы заговаривай, но ножом-то работай!

Парнишка обиженно насупился и закрутил картошку в руке: с ножа потянулась и повисла завитушка прозрачной кожуры. Долго молча, но все же не справился с новостью, жгущей язык:

— Онисья, хорничная-то, сгинула. Ушла в участок, а в дом не вернулась, не-а. Пропала, как корова языком слизала. Из участка вышла, а на улице ее ждал хто-то. Говорят, что черт это был. Заманил в лес. И все, — парнишка важно замолчал.

— Что все?

— Все. Убили ее, как пить дать, убили. Говорю я вам, оборотень у нас завелся.

— Тьфу на тебя! — в этот раз скривился повар. — Что же он у тебя, то кур, то людей душит?

— А вы слыхали? — понесло Мишку. — Бабки кажуть, что раньше вотянки могли в лисиц превращаться. Бегали по лесам, пока Пыдо-Мурта[10] не встретят, как найдут — обратно в женщину оборачивались и совращали нечисть. Такая … лисица в юбке потом самого разгульного мужика намертво к себе привязать могла! Нет лучше женщины-оборотня! Все знают.

Парнишка закатил глаза к потолку. Здесь уже оба мужчины осклабились:

— Что ты в бабах понимаешь? У тебя же еще пух над верхней губой не вырос!

— А вот и понимаю, — обиделся Мишка, но чистить картошку не перестал, боялся оплеух. — У меня, между прочим, баба еще в двенадцать была! Ох, горяча, стерва! Что творила!

Мужики заржали:

— Молчим-молчим. Ты не останавливайся! — не понятно, к чему была обращена фраза, то ли рассказу поваренка, то ли к чистке картошки.

Мишка кочевряжиться не стал:

— Такая горячая баба! Меня муж ее по всей деревне гонял, когда увидел, что я вместо того, чтобы полы у них в хате стругать, бабу его стругаю. А что? Сам виноват! Бабы — они ласку любят, а он к молодухе таскался, а женой своей брезговал. А я не стал.

Мужики от смеха схватились за животы.

— Я к чему… чем Онисья не оборотень? Огонь-девка! Хитрая баба, красивая, от нее же идет что-то… лисье. Недаром Васютка голову потерял!

Пока на кухне кашеварили, Фани закончила свои занятия и возвратилась в пустую комнату. Настроение было ужасное. Девушка присела на кровать и задумалась: куда же пропала милая сердцу соседка? У француженки не было друзей среди челяди. В доме она вынуждена была общаться с приживалками Чайковских: пожилой сестрой хозяина дома, Надеждой Тимофеевной, и вдовой товарища Ильи Петровича, госпожой Поповой, взятой из милости на содержание. Обе были в возрасте, вечно чем-то недовольные. Онисья же, пока не арестовали Василия, была веселой, жизнерадостной, пошутить-посекретничать любила. Да еще жизнь ей спасла — это крепче всего людей связывает. Фани предположила, что, если подруга не оставила ей знак, значит, все действительно из рук плохо и с девушкой случилось что-то нехорошее. Фани считала себя решительной и подумала, что надо предпринять самостоятельные поиски. В любом случае, действие лучше бездействия.

Мадемуазель Дюрбах, как могла, расспросила болтливую челядь — дворовых девушек, где и когда те в последний раз видели Онисью. Нового ничего ей узнать не удалось. Возвращаясь в учебный класс по тропинке сада, Фани зашла полюбоваться цветами в зимнюю оранжерею Ильи Петровича, где любили бывать все домочадцы.

Травница Устинья, ухаживающая за посадками зимой и летом, обратила внимание на непривычно молчаливую француженку, которая прежде всегда с благодарной улыбкой принимала живой цветок для украшения своей комнаты.

— Милая, что случилось с тобой? — спросила она.

Фани поделилась своими беспокойными мыслями. Устинья дала совет:

— Сходи-ка к нашей знахарке, она тут недалече живет. Отнеси ей вещицу Онисьи, глядишь, подскажет, где ее искать. И не в таких делах помогала.

Оказалось, что местная колдунья жила на соседней улице. Через посыльного мальчишку Фани условилась о встрече на вечер, под покровом темноты — чтобы не вызывать ненужных толков.

Колдунья

Дом колдуньи находился на окраине городка, на краю оврага, с противоположных склонов которого били ключи. Местные использовали воду для лечения порезов. Вначале обрабатывали той, что была с запахом серы, «мертвой». «Из преисподней», — говорили про нее местные. Ей прижигали рану. Потом поливали «живой». Что уж там было в «живой» воде, Фани не знала, но раны от нее быстро затягивались, превращаясь в едва заметные шрамы. Рядом с источником с «мертвой водой» примостилась изба. Вокруг частокол из горбыля, земля не обработана, отовсюду лезли крапива и чертополох. Старый пес лениво брехнул на Фани, которая, дрожа от страха, поторопилась побыстрее проскользнуть в избу. Дверь противно скрипнула.

Жилище колдуньи оказалось обычным крестьянским домом. Внутри по бревенчатым стенам прыгал свет от свечи, пахло травами, которые висели под потолком, на стенах, стояли вениками на полу. На веревках, протянутых вдоль избы, болтались сушеные лапки каких-то зверьков, сморщенные кожистые лягушки, связки с волчьими зубами. В углу висела старинная икона Спасителя, обвешанная амулетами. В печи булькал чан с каким-то варевом. На полках стояли горшки и бутылки. Фани стало страшно. Но, в конце концов, она знала, куда шла!

Колдунья, одетая в удмуртское платье с вышивкой, сидела на скамье за столом и что-то плела из цветных нитей, струями спускавшихся между ее тонкими длинными пальцами. К изумлению Фани, «бабка» оказалась молодой женщиной, лишь ненамного старше своей гостьи. Ее темно-русые волосы с рыжим отливом были распущены и рассыпались по плечам мелкими кудрями. Заметив удивление в глазах гостьи, женщина засмеялась, и Фани обратила внимание на красивый рисунок ее губ.

— Что, не похожа я на старуху-колдунью?

— Чьестно говоря, нет, — мягко грассируя на русском языке, произнесла мадемуазель Дюрбах.

— Моя мать, упокой ее Великий