Фани Дюрбах и Тайный советник - Алла Ромашова

располагался рядом с речушкой. Скосив одну копну и оказавшись рядом с рекой, косари побросали косы и, растопырив руки, кинулись в сторону девушек. Похватали замужних молодух, которые, смеясь, кричали и отбрыкивались. Потащили их к реке, раскачали и бросили в быструю воду. Девушки выбирались из воды, чтобы вновь оказаться кинутыми в омут.

Кто-то развернул гармонь. Зазвучали песни — удмуртские вперемешку с русскими.

Веселье, пляски, хороводы продолжались до самого вечера. Народ упивался — эта неделя между посевом и сенокосом была единственным естественным перерывом в череде сельских работ, которые начинались весной и заканчивались глубокой осенью. Отчего бы и не погулять?

Господа, снисходительно поглядывая на своих крестьян, вели неторопливые беседы меж собой. На качели отпустили детей с нянями и старшими братьями. Пробовали кашу. Разговаривали о семьях, крестинах и поминках. Мужчины пили водку, женщины — охлажденное десертное вино.

Англичане вместе с порядочно нагрузившимся Алексеем Москвиным ушли гулять к деревенским. Москвин, который здесь родился и вырос, и был знаком с местными традициями, комментировал обряды иностранцам:

— Кидают в воду только замужних баб, — пояснял он заплетающимся языком.

— Зачем? — удивлялся Бернадрд Аллендер. — Логичнее было бы бросать незамужних невест: в воде можно фигуру разглядеть…

Алексей Степанович важно отвечал:

— В день солнцестояния водяной, Вумурт, спит. Поэтому женщину он в воду не утащит. А вода смоет с молодухи все болезни, наговоры, сплетни и пересуды. И она выйдет из воды чистой. Семья за первый год сама же ей все кости перемыла, и теперь бабу купают — чтобы очистилась.

— Кости перемыла? — спрашивал англичанин. — Как это?

— Тьфу, — злился пьяный Москвин. — Как же Вам объяснить? Все равно не поймете…

Хороводы кружились вокруг прогуливающихся. Девушки звенели монистами и пели. Красные ткани, платья, полосатые юбки, белые фартуки, золотые и серебряные монетки в виде украшений — все очаровывало зрителей, увлекало, волновало. Мужчин втащили в круг. С новой силой зазвучали песни. И вот уже одна рыженькая шустрая девушка схватила за руку Самуэля, отвела его в сторону и встала с ним парой, весело блестя глазами. Потом девушка постарше увела второго британца. Москвин остался с другими парнями в центре хоровода. Время шло, танец длился, а его никто не выбирал. Алексей совсем расстроился: неужели он хуже всех? Крестьянских парней — и тех уже разобрали. В конце концов Москвин отчаялся найти себе пару, махнул рукой и, пошатываясь, пошел к стогу сена. Повалился в него и сладко уснул прямо на солнцепеке.

— Алексей Степанович, ну сколько Вас искать можно? Подымайтесь! Кличут Вас! — горничная Онисья трясла Москвина за плечо. — Зовут Вас, все уже уезжают, а Вы пропали. Ой, что это с Вами? — вдруг с ужасом воскликнула она. — Вы весь в крови!

Москвин с трудом открыл глаза и провел рукой по лицу. Пальцы окрасились в красный цвет.

— Должно быть кровь носом от жары пошла, — ответил Москвин и двинулся, пошатываясь, в сторону подвод, по дороге успев ущипнуть девушку за пышный зад и запачкав ей юбку. Британцы уже сидели на дрожках. Москвина подхватили под руки два конюха и ловко закинули в экипаж. Самуэль Пен брезгливо протянул пьяному платок.

— Эй, ты не уснул — обратился Владимир к Коровьеву. — Слушаешь?

Убедившись, что товарищ не спит, продолжил чтение.

«Семья Чайковских вернулась с пикника ближе к вечеру. Дети сразу улеглись спать, а Александра Андреевна еще доделывала домашние дела. Проходя мимо детской, заглянула в приоткрытую дверь. Николенька разметался по кровати, простыни были сбиты, а мальчик закатился в угол кроватки и тяжело дышал. Мать приложила руку к его лбу. Мальчик весь горел. Он даже не открыл глазки от прикосновения, только захныкал сквозь сон. Александра Андреевна разбудила няню, прикорнувшую рядом, и велела делать Николеньке примочки из холодной воды с уксусом. Сама поспешила отправить посыльного к доктору. Посыльный вернулся через час и сказал, что доктор на родах, но вскоре придет.

Коле становилось все хуже и хуже, мальчик начал бредить — и вдруг потерял сознание. Александра Андреевна онемела, перед ее глазами все поплыло, она вспомнила погибшую дочурку и, не слушая увещеваний мужа, в чем была бросилась на улицу, чтобы бежать в тот дом, где принимал сейчас роды доктор. Илья Петрович остался с ребенком, а вдогонку жене послал повозку. Василий догнал хозяйку, усадил в дрожки и погнал, что было сил. Врач, оставив роженицу, которая к тому времени уже разрешилась, и, не переодевшись, поспешил к больному.

Мальчик по-прежнему был в беспамятстве. Осмотрев его, врач заявил, что это мозговая горячка в острой форме и помочь невозможно.

Александра Андреевна, сама ни жива, ни мертва, бледная и осунувшаяся, выслушала приговор, молча вышла из комнаты, прошла несколько шагов — и упала в обморок. Ее перенесли на диванчик, поднесли нюхательной соли. Илья Петрович бегал между женой и умирающим ребенком, не зная, чем им помочь. В углу плакал маленький Петя. Другие домочадцы тоже молились.

Через какое-то время Александра Андреевна пришла в себя, а вот Николеньке стало совсем худо — ребенок почти не дышал, лоб его пылал. Мать велела звать священника, чтобы успеть подготовить сына в последний путь. Прибежала кормилица Николеньки, увидела мальчика и завыла. Александра Андреевна, изо всех сил сдерживая слезы, обняла крестьянку. Та отстранилась и с напором произнесла:

— К Богородице его надо приложить! К Владимирской! Она помилует нашего Колю.

Александра Андреевна замерла. В голове пронеслась фраза, которую юродивый иконописец Андрей говорил при встрече с госпожой Чайковской вместо приветствия: «К Владимирской!»

Александра Андреевна подбежала к кроватке, выхватила из нее ребенка. Николенька безжизненно повис в руках матери. Илья Петрович с ужасом смотрел на жену. Та кинулась с мальчиком на руках к дверям, но врач решительно остановил ее:

— Куда? Вы его убьете. Положите на бочок и не трогайте — так он сможет прожить еще полчаса-час. Иначе умрет прямо у вас на руках.

— Дорогая, куда ты собралась? Священник сам сейчас придет! — вмешался и Илья Петрович.

— Доверься мне! Надо немедля принести в дом икону Владимирской Божьей Матери и приложить к ней Николеньку. Только она может нам помочь!

Илья Петрович не слишком верил в такое средство, но, чтобы успокоить обезумевшую жену, согласен был сделать все что угодно.

Он выскочил во двор, сам добежал до конюшни.

— Василий, в церковь! Надо привезти сюда икону!

— Илья Петрович, оставайтесь в доме. Барыню успокойте. Я сам справлюсь. Да и быстрее так будет — погоню, не жалея. Икону для молодого барина? Какую?

— Вези Владимирскую Божью матерь и священника, кого в храме застанешь. Хватай без объяснений! Не перепутай! Владимирскую!

— Не