Лекарь Империи 5 - Александр Лиманский

Шаповалов смотрел на меня так, словно я только что попросил разрешения пойти помыть полы в коридоре.

— Странный ты, Разумовский. Любой ординатор в этом отделении за возможность лишний раз в операционную попасть душу дьяволу продаст, а ты добровольно в окопы первички рвешься.

— У каждого свои странности, — пожал я плечами.

— Ладно, иди, — он с тяжелым вздохом махнул рукой. — Спасай Муром от «стекляшки». Но чтобы это не вошло в привычку, ты меня понял?

— Понял. Спасибо.

Выйдя из ординаторской, я уверенным шагом направился к лестнице, ведущей в поликлиническое крыло больницы. Фырк, который материализовался у меня на плече, как только мы остались одни, устроился поудобнее, явно озадаченный моим решением.

— Слушай, а я так и не понял, зачем тебе эта первичка? — наконец спросил он, когда мы начали спускаться по гулким ступеням. — Неужели не насмотрелся на сопливых бабушек и чихающих мужиков? В хирургии же вся движуха!

— Именно поэтому, — мысленно ответил я. — Простые пациенты, простые диагнозы. Никаких интриг, никаких подстав. Просто работа. И там я буду намного эффективнее.

— Это ты правду говоришь! Там будешь эффективнее — фыркнул бурундук. — 'Но от интриг не убежишь. В этой больнице даже в морге, наверное, их плетут, кто кого красивее на стол уложит!

Я проигнорировал его ехидство.

Мое решение было продиктовано не эмоциями, а холодной логикой. После арестов и на фоне разгорающейся эпидемии больница трещала по швам. Самым узким и слабым местом сейчас была первичка — воронка, в которую стекались сотни напуганных, кашляющих людей.

Опытных терапевтов не хватало, и молодые ординаторы, которых туда бросили, наверняка уже захлебывались в потоке, пропуская за банальными ОРВИ действительно тяжелые случаи.

А что в хирургии?

Три плановые, рутинные операции, с которыми Шаповалов и остальные справятся с закрытыми глазами. Мое присутствие там сегодня — непозволительная роскошь.

А вот мой диагностический опыт, моя способность за минуту отделить «зерна от плевел», «стекляшку» от микседематозной комы, — именно в первичном приеме сегодня принесет максимальный коэффициент пользы.

В конце концов, я — инструмент. И хороший инструмент должен использоваться там, где он наиболее эффективен. А не простаивать в ожидании интересных случаев.

Заведующая поликлиническим отделением, Мария Павловна, женщина лет пятидесяти с добрыми, но бесконечно уставшими глазами, встретила меня так, словно я был ее родным сыном, вернувшимся с войны.

— Илья Григорьевич! Ангел-хранитель вы наш! Спасибо, что пришли! У нас тут полный аврал, настоящий конец света!

— Рад помочь, Мария Павловна. Какой кабинет свободен?

— Двенадцатый. Медсестра Алина вам поможет, она у нас самая опытная. И еще раз спасибо вам, от всего нашего тонущего коллектива!

Кабинет номер двенадцать встретил меня знакомым запахом медикаментов, хлорки и длинной, страдальческой очередью из десяти человек, тянувшейся по коридору.

— Доктор пришел! — радостно объявила медсестра Алина, пухлая, румяная женщина с добрым лицом, и тут же впустила первого пациента.

И понеслось.

«Стекляшка». Еще одна «стекляшка». Пожилая женщина с гипертоническим кризом на фоне лихорадки. Снова «стекляшка». Молодая, экзальтированная девушка с классической панической атакой, которую она, начитавшись в сети ужасов про осложнения, принимала за «стекляшечный» миокардит. Мужчина средних лет с банальным остеохондрозом, уверенный, что ломота в спине — это верный признак… правильно, «стекляшки».

Рутина. Благословенная, предсказуемая, честная рутина. Где есть только пациент, его простые и понятные симптомы, и четкий, как армейский устав, протокол лечения. Никаких двойных смыслов, никаких подстав, никаких игр.

— Скукотища! — демонстративно зевнул у меня в голове Фырк, который устроился на шкафу и болтал лапками. — Даже нырять никуда не надо. И так все ясно! Этот кашляет, у этой давление, у того спина. Можно я лучше посплю?

Но мне было хорошо.

Мозг, перегруженный сложными решениями и этическими дилеммами последних дней, наконец-то отдыхал. Руки работали на автомате — послушать, посмотреть горло, выписать рецепт. Голова была чистой и ясной, как небо после грозы.

К обеду я принял тридцать семь человек. За мной зашел Славик и позвал на обед. Перерыв бы не помешал, это точно.

Мы со Славиком обедали в шумной, пропахшей щами больничной столовой, обсуждая детали утреннего представления у Шаповалова.

— Я до сих пор поверить не могу, что Шаповалов меня перед всеми похвалил! — Славик сиял как начищенный медный самовар. — Я уже думал, все, конец, обратно в терапию…

— Ты заслужил, — сказал я, без особого интереса ковыряя вилкой вязкие больничные макароны. — Главное теперь — не расслабляться и держать планку.

— О, Илья! Вячеслав! Приветствую! — к нашему столику с подносом в руках подошел Виктор Крылов. На его лице играла широкая, обезоруживающе-дружелюбная улыбка. — Не возражаете, если я присоединюсь? Совершенно нет свободных мест.

Я окинул взглядом полупустую столовую, где было как минимум три свободных стола. Ага, нет. Как же.

— Присаживайтесь, коллега, — ровным тоном кивнул я.

— Осторожнее, двуногий! — тут же предупредил Фырк у меня в голове. — Этот тип слишком уж дружелюбный, аж тошнит! Точно что-то задумал!

Крылов с видимым удовольствием уселся напротив и тут же начал светскую беседу, словно мы были старыми друзьями:

— Ну, как вам работается в хирургии после адреналина скорой помощи, Илья Григорьевич? Не скучаете по сиренам и экстренным вызовам?

— Нормально работается. У всего своя специфика.

— А я вот никак не могу привыкнуть к Мурому после Владимира. Такая, знаете ли, провинция! — он добродушно засмеялся. — Кстати, слышал, у вас тут недавно были некоторые… творческие разногласия с заведующим терапевтическим отделением? С магистром Гогиберидзе?

Откуда он это знает? Этот слух не должен был выйти за пределы терапии и кабинета Кобрук. Значит, у него здесь есть свои «уши». Или он уже успел методично опросить весь персонал, собирая информацию по крупицам.

— Не было никаких разногласий. Обычный рабочий процесс.

— Да ладно вам! — Крылов подмигнул, переходя на заговорщицкий тон. — Все же знают, что он зол на вас за вашу самодеятельность! И ту самую операцию, которую вы без официального разрешения провели… Кстати, ее вам в итоге засчитали для досрочного повышения?

Это не болтовня. Это допрос.

Каждый вопрос — это не праздное любопытство, а точный, выверенный выстрел. Он не просто собирает слухи. Он ищет подтверждение конкретным фактам. Он проверяет, насколько я болтлив, насколько лоялен начальству, насколько боюсь последствий