Совок порочного периода - Алексей Небоходов
Ещё раз плеснул водой в лицо, пытаясь заглушить воспоминания: её хриплые стоны, сдавленные вздохи, бессмысленные попытки спрятать слёзы. Но вода не могла очистить сознание.
За дверью царила тишина. Может, уснула? Вряд ли. Скорее свернулась в позе эмбриона и тихо, беззвучно плачет. Сон не придёт к ней ни сегодня, ни в ближайшие ночи.
Я вытер лицо полотенцем, избегая взгляда в зеркало, но отражение никуда не исчезло. Оно смотрело на меня с осуждением и отвращением. Мы оба знали правду: я превратился в то, что всегда презирал, стал чудовищем. Неважно, что в конце она не сопротивлялась – это только ухудшало ситуацию.
Возвращаться было необходимо, но тело сопротивлялось. Как смотреть ей в глаза? Что сказать? «Прости» – слишком мелко, «я не хотел» – ложь. Я хотел именно этого – власти, подчинения, контроля. И добился. Сполна.
С трудом заставил себя открыть дверь. Коридор встретил сумрачной тишиной. Я медленно шёл обратно в комнату, чувствуя себя преступником, возвращающимся на место собственного преступления.
Спальня погрузилась в темноту – она выключила лампу. В слабом свете с улицы едва различался её силуэт: лежит на боку, подтянув колени к груди. Плечи её едва заметно вздрагивали.
Она плакала тихо, сдержанно, но я слышал её слёзы даже сквозь тишину. Её дыхание, всхлипы – всё смешалось с шумом города, шелестом ветра за окном, но я различал каждое мгновение её внутренней агонии.
Это был плач не от боли – с болью легче справиться. Эти слёзы были другими – будто внутри неё прорвало что-то важное и невосполнимое. Я знал этот плач – когда стыдно даже перед самим собой, когда не можешь простить собственное тело, собственные ощущения.
Я стоял в дверях, не решаясь войти. Место моё было там, рядом с ней, но права такого у меня больше не было. И уйти не мог – это было бы новым, ещё более жестоким предательством.
– Не стой там, – голос её прозвучал сухо и глухо. – Или войди, или уходи.
Я вошёл, сел на край кровати. Между нами были считанные сантиметры и бесконечная пропасть.
– Алёна… – начал я и замолчал. Что можно было сказать? Как объяснить ту глухую, липкую пустоту внутри?
– Не надо, – оборвала она без эмоций. – Что бы ты ни сказал – бесполезно.
Она была права. Никакие слова не могли исправить того, что случилось. Сделанного не воротишь, сказанного не вернёшь.
– Я чувствую себя грязной, – продолжила она тихо. – Но не из-за тебя. Из-за себя. Из-за того, что моё тело… – голос её сорвался.
Я молчал. Я знал, о чём она. О предательстве, которое страшнее самого жестокого насилия – о собственном теле, откликнувшемся вопреки воле и сознанию.
– Теперь я буду помнить, – едва слышно шепнула она. – Не только боль и унижение, но и это… другое. Ты украл даже право считать себя жертвой.
Её слова били в меня точно, методично, разрывая остатки моего самоуважения. Я забрал не просто невинность, а право на простоту и ясность: грань между болью и наслаждением была смыта навсегда.
– Ты победил, – устало сказала она. – Что бы ты ни хотел доказать – ты добился своего. Я сломлена окончательно. Доволен?
Нет, я хотел закричать. Я не победил. Я уничтожил нас обоих. Но промолчал. Ей не нужны были мои мучения – у неё хватало своих.
Мы лежали в темноте, каждый в своём коконе из стыда и боли. Скоро придёт Елена, и нужно будет натянуть маски нормальности, улыбаться, делать вид, что ничего не произошло.
Но произошло всё. И обратного пути не было. Эта ночь навсегда останется между нами – открытой раной, тайной, которой нельзя поделиться и которую невозможно забыть.
Я закрыл глаза, но сна не было. Под веками стояли образы – её лицо в смешении боли и наслаждения, наши руки, наши взгляды, её отчаянные всхлипы.
Рядом она тоже не спала, стараясь дышать ровно и тихо. Мы оба притворялись, и оба знали, что притворяется другой.
Так мы пролежали до рассвета – два человека, сломавшие друг друга, сплетённые навсегда в своём падении.
Когда первые лучи солнца коснулись окна, я понял – наступил новый день. День «после». И каждый день теперь будет «после». После того, как я превратился в монстра. После того, как она осознала страшное предательство собственного тела.
После ночи, что окончательно сломала нас обоих.
Глава 15
Утро пришло приговором. Открыв глаза, я почувствовал тошноту: вязкую, глубокую, поднимающуюся изнутри. Тошнило не от похмелья, а от того, что вчерашнее не исчезло во сне, а лишь прочно вросло в сегодняшний день, закрепилось на мне, как клеймо. Алёна ушла ночью, пока я спал.
Простыни хранили запах пота и чего-то тяжёлого, неизгладимого, словно грех. Я лежал неподвижно, боясь пошевелиться, как будто движение могло окончательно сделать случившееся реальным. Но оно уже произошло, и эта тяжесть давила на грудь, не давая дышать.
С трудом поднявшись, я добрался до окна и вцепился в холодный подоконник. За стеклом обычное московское утро: серое небо, редкие прохожие, знакомые дома. Никакого чуда не произошло. Прижавшись лбом к стеклу, я молча спрашивал: «Где ты, Таисий? Где твоя милость, способная вернуть меня назад?». Но небо равнодушно молчало, город жил своей жизнью, а время текло только вперёд, отдаляя меня от момента, где можно было что-то исправить.
Отойдя от окна, сел на край кровати. Матрас скрипнул, оживив воспоминания о прошедшей ночи. Перед глазами снова возникло лицо Алёны – её боль, потом смятение, затем отчаянное и ужасное предательство её собственного тела. Я посмотрел на свои ладони: вот они, руки, что причиняли ей боль, и те же руки, что помогали ей когда-то уйти от отчима. Какая горькая ирония.
На плече виднелись царапины от её ногтей. Я зажмурился, пытаясь отогнать воспоминания, но картины вновь всплывали: её слёзы, всхлипы, тихий стон, а потом самое страшное – момент, когда она подчинилась, уступив тем ощущениям, которых не хотела.
Я понял, что сломал её не только физически, но и внутренне. Теперь она не сможет забыть, это знание станет разрушать её изнутри, как медленный яд.
А я опять превратился в того, кого всегда презирал. Хуже того – я ощутил удовольствие от её беспомощности, от власти над ней. Каждый её всхлип лишь усиливал моё чувство превосходства, и в тот момент я был богом её маленькой вселенной.
