Деньги не пахнут 5 - Константин Владимирович Ежов

Ложь. Выверенная, ледяная, нужная.

Но Платонов не отступил. Его глаза блеснули, как у охотника, уловившего след.

– Хорошо. А модифицировали ли вы хоть одно из этих устройств?

Эти слова разлетелись по залу, будто сухая ветка, сломанная пополам. Шум стих, даже камеры перестали щёлкать. В воздухе повисла тишина, полная запаха страха и озона.

Где-то за окнами глухо гудел город, а в душном зале времени словно не осталось вовсе. Только один вопрос – и всё остальное зависло над пропастью.

Холод струился по пальцам, будто кто-то незаметно погрузил руки в ведро со льдом. На лице Холмс не дрогнул ни один мускул, но под поверхностью спокойствия клубился настоящий шторм.

Сергей Платонов выждал пару секунд, и его голос, сухой и точный, словно скальпель, разрезал воздух:

– Вы утверждаете, что ни разу не модифицировали устройства конкурентов и не использовали разбавленную кровь пациентов?

В зале стало тесно, как в подвале без воздуха. Где-то хрустнул карандаш, кто-то кашлянул. Холмс почувствовала, как дыхание застряло в горле. Этот вопрос невозможно было задать случайно. Звучал он так, будто Платонов уже видел всё изнутри.

– Как… откуда? – мелькнуло в сознании, но сейчас не время искать ответ. Главное – выстоять.

Голос сорвался едва заметно, но слова прозвучали твёрдо:

– Мы никогда не делали ничего подобного. Однако, в связи с действием соглашения о неразглашении, раскрывать подробности использования чужих устройств не имею права.

Стоило произнести эти три буквы – NDA – как зал взорвался.

– Опять это NDA! – выкрикнул кто-то с задних рядов.

– Что вы скрываете?!

Гул поднялся, словно волна на ветреном море. Кто-то вскочил, в зале зашуршали кресла, срывались голоса. Сухие удары судейского молотка прогремели, будто выстрелы.

– Тишина в зале! – рявкнул судья. – Ещё одно нарушение – и удалю всех!

Но тишина, когда она вернулась, уже не была прежней. В ней чувствовалась злость, недоверие, тяжесть. Взгляды присяжных холодно пронзали Холмс, словно сквозь прозрачное стекло. Всё, что строилось часами, рухнуло за секунды. Она вышла на трибуну, чтобы развеять сомнения, а оказалась в ещё более вязкой трясине подозрений.

– У истца есть дополнительные свидетели? – голос судьи прозвучал устало.

Блэкуэлл опустил голову.

– Нет. Истец завершает допрос.

Слова эти прозвучали, как приговор. Самый худший исход стал реальностью.

***

На утро заголовки вспыхнули, словно огонь на сухой бумаге:

– Холмс признала использование устройств конкурентов.

– Но это ещё не доказательство вины, – осторожно писали комментаторы. – В индустрии медицинских приборов подобное практикуется повсеместно, исключительно для исследований. Холмс пояснила, что речь шла именно о разработках и сравнении технологий.

Однако строчка ниже звучала тревожнее:

– Когда вопросы стали конкретнее, Холмс вновь укрылась за NDA. Осознав, что упоминание договора вызовет новый шквал подозрений, она всё равно пошла на это. Не говорит ли это о том, что правда – ещё страшнее?

На другом конце города Киссинджер, глядя на экран, тяжело выдохнул. Воздух вышел из груди с тихим свистом, будто из старого меха кузнеца. Он знал, насколько шатким стал канат, по которому шла Холмс. Один неверный шаг – и падение было неизбежно.

"Похоже, дорога назад для неё уже закрыта…" – мелькнула мысль.

После ухода из совета директоров Киссинджер сам связался с информатором. Выслушал всё – от первого до последнего слова. И ужаснулся.

За громкими заявлениями о прорыве скрывалась пустота. У компании не было своей технологии. Приборы конкурентов использовались тайком, а чтобы сэкономить каплю крови – образцы просто разбавляли.

Такие тесты ничего не значили. Результаты плясали, как тени на стене. А если на основе этих данных ставили диагнозы, выписывали лекарства… речь шла уже не о мошенничестве, а об угрозе человеческим жизням.

От осознания этого жгло виски и сушило во рту. Но чем яснее становилась правда, тем сильнее хотелось молчать.

Если мир узнает, что почти десять лет он, Киссинджер, финансировал компанию, чьи приборы могли погубить людей… чем обернётся этот позор?

Теперь всё зависело от исхода. Если "Теранос" победит, правда останется под землёй.

Он уже предлагал Холмс сделку: закрыть проект "Ньютон" – и взамен получит тишину.

Но тишина в таких историях всегда длится недолго.

Если бы Сергей Платонов всё-таки выиграл процесс, а правда всплыла наружу…

Тогда рассеялся бы последний туман – все увидели бы очевидное: мошенническая сущность технологий "Теранос" и финансовая поддержка Киссинджера были связаны одной цепью.

В душе Киссинджера бушевала буря. Совесть тихо, но настойчиво шептала: "Скажи правду". А гордость, тяжёлая, как камень, удерживала – не рушь репутацию, возведённую годами, выстраданную каждой строкой, каждым шагом.

"Но разве не остановлено дальнейшее зло?..", – словно бы оправдывался он перед самим собой.

Устройство "Ньютон" уже сняли с производства. Разве этого было мало?

Но тишину, натянутую, как струна, вдруг прорезал звонок.

Бзззт.

Резкий, дрожащий звук телефона пробежал по комнате, заставив тени дрогнуть. На экране вспыхнуло имя: "Сергей Платонов".

"Защита начинает выступление завтра."

Ещё одно сообщение. Одно из тех, что приходили почти через день.

И каждый раз с тем же содержанием — просьба выступить свидетелем.

Киссинджер тяжело опустил голос:

"…Пожалуйста, не вызывайте меня."

Но в словах не было твёрдости. Звучали они не как отказ, а как мольба.

Ведь Платонов обладал всеми средствами, чтобы заставить его говорить. Если бы тот направил официальный запрос – отказаться было бы невозможно.

А тогда перед Киссинджером открывались лишь два пути.

Первый – сказать правду. Но тогда пришлось бы признать: его руки тоже испачканы. Он сам помог вывести на рынок опасный, порочный продукт. И репутация, выстроенная десятилетиями, рассыпалась бы в прах.

Второй – спрятаться за договор о неразглашении. Сослаться на обязательства и замолчать. Но тогда он стал бы соучастником.

Любой выбор был равносилен падению.

"Понял. Не стану настаивать."

Слова Сергея будто сняли с груди камень. Киссинджер выдохнул. Слава богу – не давит, не шантажирует.

Он мог бы заставить. Мог бы надавить на совесть, мог бы прибегнуть к угрозам – но не сделал этого. Молодой человек держался с достоинством, чуждым современному миру.

Однако в конце послания появилась ещё одна строчка:

"Говорю лишь потому, что это может пойти тебе на пользу. Разве тебе не стоит самому отмежеваться от "Теранос"?"