Доктор Акомуто Херовато к вашим услугам! Том 2 - Женя Батуридзе

Глава 18

Я смотрел на Мей, на ее застывшее лицо, на ее широко раскрытые глаза, в которых плескался целый океан нечитаемых эмоций. Она была похожа на человека, увидевшего призрака. Что, учитывая ее собственное состояние, было верхом иронии. Но сейчас мне было не до смеха. Мей смотрела на этого незнакомца так, будто видела перед собой не просто мужчину в дорогом костюме, а ожившее, кровоточащее прошлое, которое она, видимо, считала давно и надежно похороненным.

Мужчина, которого она назвала Акирой, тем временем достал из кармана элегантную металлическую зажигалку, но, заметив мой пристальный взгляд, вежливо улыбнулся и убрал ее обратно вместе с сигаретой.

— Пожалуй, воздержусь, — сказал он. — Не хочу травить вас дымом. В конце концов, вы здесь, чтобы дышать свежим воздухом, а не моими вредными привычками.

Его манеры были безупречны. Слишком безупречны. Но что-то в его глазах, в его слишком идеальной, выверенной улыбке, заставляло меня напрягаться. Это была улыбка игрока, который держит на руках все козыри и наслаждается процессом, наблюдая, как его оппоненты пытаются угадать, какой ход он сделает следующим.

— Мей, — прошипел я, едва шевеля губами, пытаясь привлечь ее внимание, вывести из этого странного ступора. — Пошли. Нам пора.

Но она не реагировала. Мей продолжала смотреть на него, и я видел, как в ее глазах зарождается буря. Чтобы хоть как-то вывести ее из этого транса, я громко, почти демонстративно, кашлянул, издав звук, похожий на предсмертный хрип старого, умирающего медведя.

Акира тут же перевел на меня свой заинтересованный, чуть насмешливый взгляд.

— Все в порядке? — спросил он, и в его голосе прозвучали нотки вежливого, но абсолютно фальшивого участия.

— Да, — прохрипел я, хлопая себя по груди с таким усердием, что мои многострадальные ребра взвыли от возмущения. — Что-то в горло попало. Городская пыль, наверное. Здесь, на крыше, ее много.

Я снова бросил на Мей умоляющий, почти панический взгляд, в котором читалось: «Давай, шевелись, пока он не вызвал санитаров с усмирительной рубашкой и дозой галоперидола». И на этот раз она, кажется, меня поняла. Мей вздрогнула, словно очнувшись от наваждения, и сделала шаг назад.

— Что ж, не буду вам больше мешать, — сказал я, вежливо поклонившись мужчине. — Спокойной ночи.

— И вам, — кивнул он, провожая меня долгим, задумчивым, почти оценивающим взглядом.

Я быстро пошел к двери, ведущей на лестницу, чувствуя, как его взгляд сверлит мне спину. Мей скользнула следом.

Когда мы спускались по ступеням, и тяжелая дверь на крышу с грохотом захлопнулась за нами, отрезая нас от ночного ветра и таинственного незнакомца, я не выдержал.

— Что это, черт возьми, было? — зашипел я, останавливаясь на лестничной площадке. Эхо подхватило мой шепот и разнесло его по всему пролету. — Вы застыли там, как соляной столб. Кто это такой?

Мей молчала. Она стояла, прислонившись к холодной, обшарпанной стене, и ее лицо было бледным и отрешенным.

— Никто, — наконец ответила она, и ее голос был глухим и безжизненным. — Просто… не важно…

— Не важно? — я не поверил своим ушам. — Я, конечно, не эксперт в человеческих чувствах но даже я могу отличить глубочайший шок от безразличия.

Мей подняла на меня взгляд.

— Не лезь не в свое дело, Херовато, — отчеканила она. — Мы договорились работать вместе, чтобы выяснить, кто пытался убить Пака и подставить меня. Моя личная жизнь тебя не касается. Ясно?

Я закатил глаза.

— Ясно, как божий день, — пробормотал я. — Просто в следующий раз, когда решите впасть в ступор при виде красивого мужчины в дорогом костюме, предупреждайте заранее. Я просто уйду и не буду наблюдать за этим цирком.

Мей ничего не ответила. Просто развернулась и пошла вниз по лестнице, оставив меня одного в компании пыли и гулкого эха. Я тяжело вздохнул и поплелся следом.

Мы вернулись в палату в полном, гнетущем молчании. Я рухнул на свою кровать, натянул одеяло до самого подбородка и отвернулся к стене. Но сон не шел. Я слышал, как за окном шумит ветер, как его порывы заставляют жалобно дребезжать стекла в раме. Я слышал, как в коридоре тихо переговариваются ночные медсестры, их голоса доносились как приглушенный, успокаивающий шепот. И я чувствовал ее присутствие. Оно было почти осязаемым, как статическое электричество в воздухе перед грозой.

Я приоткрыл один глаз и посмотрел в ее сторону. Мей стояла у окна, неподвижная, как статуя, и смотрела на ночной город. Лунный свет, пробиваясь сквозь тучи, падал на ее платиново-белые волосы, заставляя их серебриться, а ее тонкий, изящный силуэт четко вырисовывался на фоне мерцающих огней Токио. Она была невероятно красива. И невероятно одинока.

Я закрыл глаза и, наконец, провалился в сон, убаюканный шумом дождя и тихим, почти неощутимым присутствием женщины-призрака, замершей у моего окна, как безмолвный страж.

Утро ворвалось в палату без стука, как и положено всему в этой больнице — бесцеремонно и по расписанию. Серое и дождливое, оно просочилось сквозь щели в жалюзи и окрасило стерильную белизну комнаты в унылые тона. Я проснулся от привычного лязга тележки с завтраками в коридоре, который для меня стал чем-то вроде утреннего колокола, возвещающего о начале очередного дня сурка. Тело все еще немного ныло, но это была уже привычная, почти родная боль, как у старого солдата, у которого к непогоде крутят суставы.

Мей же сидела на подоконнике и смотрела в окно. Казалось, что она не просто наблюдает за стекающими по стеклу каплями, а пытается прочесть в них ответ на какой-то свой, одной ей ведомый вопрос.

— Доброе утро, — прохрипел я, садясь на кровати

— Оно не доброе, — безразлично отозвалась она, не поворачивая головы. — Оно мокрое, серое и безнадежное.

Я вздохнул. Кажется, ее ночная меланхолия плавно перетекла в утреннюю хандру, приправленную изрядной долей личностного кризиса.

Завтрак был таким же серым и безрадостным, как и погода за окном. Рисовая каша, которую, казалось, варили на слезах пациентов, и кусок омлета, подозрительно напоминающий по цвету и консистенции губку для мытья посуды. Я съел все, не чувствуя вкуса, просто механически отправляя ложку за ложкой в рот.

— Я на гимнастику, — сказал я, поднимаясь и ставя пустой поднос на тумбочку. — А вы оставайтесь здесь.

Она ничего не ответила, и я, пожав плечами, вышел.

После получаса усердного пыхтения над тренажерами и махания гантелями,