Совок порочного периода - Алексей Небоходов
И вдруг я понял: она знала. Не просто догадывалась – чувствовала мой взгляд каждой клеточкой. Всё происходящее было игрой на одного зрителя.
Она дразнила меня. Провоцировала.
Накатила паника. Я схватил ручку и резко выпрямился, чуть не ударившись о парту. Уши пылали, руки дрожали. Не смея взглянуть на неё, я уставился в тетрадь, делая вид, что усердно конспектирую.
И тут она наклонилась ко мне – чуть-чуть, ровно настолько, чтобы её дыхание коснулось моего уха. Аромат весеннего дождя лишил меня последних остатков самообладания.
– Ну что, понравилось? – прошептала Алёна, и в её голосе смешались насмешка и нечто тёмное, почти опасное.
Она откинулась на спинку стула с видом шахматиста, сделавшего идеальный ход. На губах застыла едва заметная улыбка, в глазах – торжество охотницы, загнавшей добычу в угол.
Я сидел раздавленный, чувствуя себя не взрослым мужчиной, привыкшим брать желаемое, и уж точно не опытным соблазнителем из будущего, а пойманным за позорным занятием мальчишкой. Самое страшное заключалось в том, что Алёна заранее знала, как всё произойдёт. Она устроила ловушку, уверенно и холодно наблюдая, как я попадаюсь в неё, превращаясь из охотника в добычу.
Я вцепился в край парты, и мир вокруг потерял чёткость, расплываясь, словно акварель под дождём. Её слова продолжали звучать в ушах – тихие, почти ласковые, оттого ещё более унизительные. Алёна не повышала голоса, не проявляла гнева или возмущения; она просто играла со мной, как кошка с пойманной мышью, совершенно не считаясь со мной как с равным.
Тело отказывалось слушаться, руки дрожали мелкой, постыдной дрожью. Спина промокла, и капли пота медленно скользили между лопатками. В горле застыл унизительный ком стыда, который невозможно было проглотить.
Вокруг продолжалась привычная институтская жизнь: преподаватель монотонно говорил о законах диалектики, мел скрипел по доске, позади кто-то шуршал фантиком. Никто, кроме неё, не заметил моего позора.
Алёна спокойно сидела рядом, размеренно записывая лекцию и изредка убирая за ухо прядь волос. Никакого торжества или презрения, словно ничего и не произошло.
Я пытался сосредоточиться на словах лектора, но они скользили мимо сознания, не оставляя следа. В голове крутилась навязчивая мысль: всё было не случайно. Она просчитала каждое движение, от выбора места до едва заметного жеста, разведения коленей в момент, когда я оказался под столом. Я ошибочно полагал, что контролирую ситуацию, в то время как с самого начала был марионеткой в её руках.
Впервые за все временные петли и перерождения я ощутил себя по-настоящему уязвимым – не физически, а гораздо глубже. Она разглядела меня насквозь, разрушив все мои маски опыта и цинизма.
С Лерой было иначе: она боялась меня, и этот страх давал власть. С Дарьей Евгеньевной правила игры устанавливал я. Даже в отношениях с Еленой, несмотря на всю их сложность, я действовал, а она лишь реагировала.
Но сейчас я превратился в беспомощного зверька, дергающегося в чужих сетях. И самое страшное – в унижении ощущалась странная, извращённая свобода, будто с меня сорвали тяжёлую броню, которую я носил годами.
Лекция тянулась мучительно долго. Я исписал три страницы бессмысленными словами и рисунками, пытаясь занять руки, лишь бы не думать о девушке рядом. Но мысли неизменно возвращались к тому, как Алёна вошла в аудиторию, как села рядом и позволила мне смотреть. Она играючи, без малейшего усилия поймала меня в свою ловушку.
Кто она такая? Откуда взялась? Почему выбрала меня жертвой этой игры? Ответов не было, лишь нарастающее чувство, что я в ловушке, из которой уже не выбраться. И неясное, болезненно приятное желание оставаться в ней.
Лекция закончилась. Студенты зашумели, собирая вещи. Алёна поднялась первой – всё так же плавно, спокойно убрала тетрадь в сумку и вышла, не сказав ни слова и не взглянув на меня.
Я смотрел ей вслед, пока дверь не закрылась, затем медленно поднялся на подгибающихся ногах, чувствуя себя старым и разбитым. Собрал вещи и вышел в коридор, наполненный привычной студенческой суетой.
Прислонившись к холодной стене, я пытался прийти в себя. Рубашка липла к мокрой от пота спине.
– Лёня, чего такой бледный? – Андрей, как всегда некстати, возник рядом. – Заболел?
– Всё нормально, – выдавил я, стараясь говорить ровно. – Просто не выспался.
Он недоверчиво взглянул на меня, но не стал расспрашивать и ушёл по своим делам. А я остался стоять, пытаясь разобраться в мыслях.
«Ты жалкий, похотливый идиот, – беспощадно говорил внутренний голос. – Думал, изменился? Появилась первая же девчонка с загадочной улыбкой – и где все твои благие намерения?»
Но другой голос тихо возражал: «Она ведь сделала это специально. Может, ей было важно увидеть твою слабость?»
Я тряхнул головой, прогоняя наваждение, но мысли кружились, не отпуская. Она поймала меня изящно и с явным удовольствием, и теперь я не мог думать ни о чём, кроме Алёны – о её серых глазах с поволокой насмешки, точёных скулах, её голосе, превратившем меня в жалкого мальчишку.
Впервые я ощутил себя не субъектом, а объектом, не охотником – дичью. Это чувство пойманности, разоблачённости, выставленности на всеобщее обозрение унижало и странным образом освобождало одновременно.
Я стоял в коридоре, привалившись к шершавой стене, и пытался осмыслить случившееся. Студенты проходили мимо, поглядывая с любопытством – видимо, я выглядел странно, застыв посреди оживлённого коридора с отсутствующим взглядом. Мне было всё равно. Внутри происходило нечто важное, тектонический сдвиг, заслоняющий внешние раздражители.
Она ведь могла закричать, возмутиться, обозвать извращенцем или пожаловаться в деканат – так поступила бы любая нормальная девушка, поймав соседского парня на подглядывании. Но Алёна превратила мой позор в собственную победу, вывернув ситуацию наизнанку и сделав жертвой меня самого.
В её действиях была хирургическая точность. Она не просто заметила мой взгляд – предвидела его заранее. Траектория падения ручки, угол наклона, моё неизбежное любопытство – всё это рассчитано безупречно. И в нужный момент она нанесла удар, не физический, но болезненный не меньше.
Может, Алёна решила преподать мне урок, показать, какого быть объектом чужой игры, а может, просто развлекалась от скуки – я не знал, и это незнание мучило сильнее унижения. С гневом, презрением или прямым конфликтом я бы справился, но с её насмешливой загадочностью был совершенно беспомощен.
И тут накатило странное чувство, похожее на
