Гнев Несущего бурю (СИ) - Чайка Дмитрий

Вожди переглянулись и молча кивнули. Это и впрямь было разумно.

— Добавим, что меня вы тоже отпустите в целости и сохранности, и тогда принесем клятвы, — встал я. — Вы можете сделать это у жертвенника, а мне достаточно морского берега. И да! Золото к серебру — один к двум с половиной, как в Египте, а цена зерна и ткани — по рынку Энгоми. А то знаю я вас!

— Мы останемся с тобой, — хмуро посмотрели не Поликсо лукканцы. — Присмотрим за ним. И за нашим золотом заодно.

— Не верите мне? — скривилась Поликсо, и лукканцы свирепо засопели. — Ну, будь по-вашему. Вместе его охранять будем.

Когда все обещания были даны, и принесены положенные жертвы, я сидел у костра вместе с Поликсо и Хепой, заводилами всего это мероприятия. Царица ела и пила умеренно, а лукканец бросал в себя кубок за кубком, словно не веря, что поймал за хвост бандитскую птицу удачи. Он же теперь легенда…

— Ответь мне на вопрос, царица, — спросил я, пригубив вино. — Те послы из Талавы, что приходили ко мне. Да, это была ловушка, но мои писцы хорошо знают этих людей. Они ведь на верную смерть пошли. Как вы заставили их врать мне в лицо?

— Как же им не соврать, если их дети и жены в заложниках сидят, — гулко хохотнула Поликсо. — Мы тут не первый год за твоими повадками следим, царь Эней. Мы знали, что ты до земель жаден, и ни за что не откажешься от такого подарка. Вот и решили, что ты точно сюда приплывешь, чтобы самолично клятвы у людей принять и суд свершить. Ты ведь всегда так на островах делал.

— А как поняли, что я именно сюда вышел? — жадно спросил я. — Этого ведь не знала ни одна живая душа.

— Так ты же из Угарита в Энгоми отплыл, — понимающе усмехнулась Поликсо. — А сам в Энгоми не пошел, на север повернул. Лодочка с человечком моим за тобой следила.

— Ну а ты-то как об этом узнала? — в сердцах крикнул я.

— Голубь прилетел, — непонимающе посмотрела она на меня. — Или ты считаешь, что голуби у тебя одного есть? А для того, чтобы людишек собрать, мне и вовсе считаные дни понадобились. Как только ты из порта вышел, все уже готовы были.

— А как вы узнали, что я в Талаву пойду? — задал я последний мучавший меня вопрос. — Я же мог на корабли сесть и в бою погибнуть.

— Так мы и хотели, чтобы ты погиб, — снова хохотнула Поликсо, — да только Хепа предложил здесь ловушку устроить. Вдруг, сказал, ты уйти сможешь. Море, оно ведь капризное, царь. Можно поспеть ко времени, а можно и не поспеть. Да и корабли у тебя куда лучше, чем у нас убогих. В городе оно вернее будет. Ты приплыл, а Хепа тут как тут. Заманил тебя в город. Нам ведь с тобой в поле биться не с руки. У нас и воины куда хуже, многих бы на этом берегу оставили. Расстрелять вас с крыш куда сподручнее было. Мы же грабить умеем, а не воевать, как ты. Я, честно говоря, и сейчас тебя убить хочу. Сердце подсказывает мне, что так правильно будет. Да только лукканцы, как про десять талантов услышали, словно обезумели. Так золота хотят, что готовы злейшего врага на волю отпустить. Дурни!

— Тьфу ты!

Я даже расстроился. Вот так считать других людей глупее себя. Рано или поздно за гордыню придет наказание. А ведь самое поганое не то, что я попал в хитроумную ловушку. И не то, что мне придется отдать целую прорву золота. Самое поганое в том, что этого самого золота у меня просто нет. Казна пуста. Вся добыча ушла в Египет и Вавилон и оттуда пока не вернулась. А все, что поступает в текущем режиме, мгновенно съедается армией, стройками и растущей армией писцов. Креусе, чтобы наскрести столько, придется брать в долг у всего света. Даже мои купцы не вытянут такую сумму, потому что вся крупная торговля подо мной. Это если не катастрофа, то нечто близкое к ней.

— Ты, царь, ешь и пей, — сочувственно посмотрела на меня Поликсо. — На море и звезды посмотри. Неизвестно, когда еще удастся.

— Ты это о чем? — похолодел я и взревел. — Ты же клятвы принесла!

— Не балуй! — я ощутил на шее острие лезвия. Хепа как-то незаметно оказался у меня за спиной.

— Я клятвы, данные богам, свято исполняю, — развела руками Поликсо. — Мы тебя пальцем не тронем, но в тех клятвах не было такого, чтобы ты во дворце жил. Только про людей твоих договаривались. Завтра утром уходим на Родос. Посидишь в яме, на хлебе и воде. Так ты быстрее заплатишь.

Несущий бурю! — тоскливо подумал я. — Ну вот чем я заслужил твой гнев?

В то же самое время. Спарта.

Великий судья Калхас любил править суд в священных рощах или под каким-нибудь особо почитаемым дубом. И место намоленное, способствующее правдивости обеих сторон, и не так жарко. Священные дубы — они же очень старые, и кроны у них раскидистые. Приятная тень — это ведь именно то, что нужно для немолодого уже судьи, вынужденного день-деньской трудиться под палящим солнцем. Как правило, такой дуб имелся в каждой деревне, и в Спарте он тоже был. Пока господин судья изволит завтракать, его кресло уже установили, а писец разложил на небольшом столике лист папируса и чернила. Протокол судебного заседания пойдет в Энгоми. Таков порядок. Дуб и писца полукругом обступили люди, жадно поедающие глазами резные фигурки на роскошном кресле, скорее напоминающем трон. Целый небольшой караван везет царского судью, а сопровождает его десяток копьеносцев из Микен, стоящих тут же с самым торжественным видом.

Хоть Спарта и уступает соседнему Аргосу и Амиклам, но это все же не распоследняя дыра. Кое-какие новшества и сюда добрались. Вон, мегарон внутри подновили, покрыв стены известкой. И бродячий аэд раскатисто декламирует вирши, восхваляющие доблесть царя Менелая. Он дергает струны своей кифары, сделанной из черепашьего панциря и бычьих жил, и зычным голосом славит хозяина дома, который на несколько недель дал ему стол и крышу над головой. Удивительно, но всплеск благосостояния басилеев и окончание последней большой войны породили целый поток подобных песен. То ли оттого, что другой такой войны нет, то ли оттого, что прокормить теперь бродячих бездельников стало куда проще, чем раньше. Даже здесь, в деревенском захолустье, водится лишнее зерно.

Калхас слушал песнь и то и дело кусал губу, чтобы не рассмеяться старику в лицо. Он ведь был там, под Троей. Это он бился с копьем и щитом, хоронил своих товарищей и тужился в кустах, до головокружения измученный поносом. Нет ничего славного в том, что озверевшие люди убивают друг друга почем зря. Они ведь делают это из-за добычи, слава тут ни при чем. Славу забирают себе цари, а простым копьеносцам достаются только раны и смерть. И никто не произносит таких высокопарных слов, когда ему ударом меча выпускают кишки. И умирают люди совсем не так красиво. Смерть ужасна, это Калхас знает точно. Он много раз дарил ее другим и не испытывает к этому занятию никакой любви. Упоение битвой — это для скорбных на голову, таких, как Геракл, в приступах безумия убивавший налево и направо собственных детей.

Спарта зависит от ванакса Энея. Не будь торговли, не появился бы в мегароне вместо дощатого ложа огромный стол из угаритского кедра, украшенный искусной резьбой. И кресел на львиных лапах не появилось бы тоже. И уж точно, на шее басилейи Хеленэ не висело бы ожерелье из настоящего лазурита, и не скрепляла бы льняные волосы диадема, расшитая египетской бирюзой. Мода с востока проникала в богатые дома, беспощадно сметая дедовское наследие.

В этой семье нет любви, зато водятся серебряные драхмы. Шерсть, масло и древесный уголь исправно едут на Сифнос, как было заведено еще поминаемой здесь недобрым словом госпожой Феано. Менелай больше не вспоминает ни ее, ни своего сына. У него подрастает Никострат, рожденный очередной наложницей, и он признал его по всем правилам. С Хеленэ у них детей больше не будет, они не спят вместе. Госпожа испытывает к своему мужу такое отвращение, что он поначалу силой ее брал. А теперь вот даже это делать перестал. Смирился с тем, что проиграл покойному пастушку Парису, память которого басилейя Хеленэ почитает открыто. Дочь Гермиона едва терпит свою мать, которая бросила ее ради нового мужа. Такой вот дом посетил Калхас. Здесь царит ледяной холод даже в самый лютый зной.