Хозяин антимагии #5 - Миф Базаров

Мы направлялись к своему вагону, когда по перрону прошествовала небольшая, но очень заметная группа.

Впереди с невозмутимым видом шёл пожилой господин с пенсне. Его окружала свита из четырёх человек: двое в алых ментиках — куртках с несколькими рядами пуговиц — и в блестящих киверах имперских гусар и двое в более строгих, но не менее внушительных мундирах гвардейской пехоты. Охранники бдительно и без лишней суеты озирались, мягко, но настойчиво расчищая путь своему господину.

— Кого это так торжественно провожают? — хмуро поинтересовался Амат, наблюдая за группой. — Кто-то из придворных господ или чин какой важный?

— Не знаком, — пожал я плечами и спросил, обращаясь к Цеппелину. — Граф, вы не узнаёте?

Немецкий инженер внимательно всмотрелся, но тоже отрицательно качнул головой.

— Нет, граф, — обратился он ко мне тоже по титулу. — В высших кругах Петербурга я, увы, не вращался.

Тут тихий, но уверенный голос прозвучал позади нас. Это говорил Василий Меркулов.

— Если не ошибаюсь, ваше сиятельство, это Михаил Христофорович Голубцов. Министр финансов, личный казначей Его Императорского Величества.

Мы втроём синхронно повернулись к секретарю. Василий слегка смутился под таким вниманием, но продолжил, демонстрируя блестящую осведомлённость:

— Да, это он. Я видел портрет в газетах. Говорят, Голубцов редко появляется на публике.

— Министр финансов? — Амат нахмурился ещё больше. — И он едет на обычном пассажирском поезде с парой гвардейцев? Почему не на специальном составе? Это же верх безрассудства!

Меркулов почтительно склонил голову.

— Сложно сказать, господин Жимин. Возможно, цель его визита требовала конфиденциальности, например, перевозка чего-то ценного. Спецпоезд привлекает куда больше внимания. А может, он просто возвращался с вод на курортах «Павловска». Даже министрам, полагаю, иногда хочется путешествовать без лишнего шума.

— Ну, насчёт шума он явно просчитался, — проворчал Амат, кивая в сторону свиты. — С таким эскортом его не заметит только слепой.

— Или, наоборот, это гениальный ход, — задумчиво сказал я. — Кто будет искать одного из самых влиятельных людей империи в простом экспрессе? Прятаться на виду это иногда лучшая тактика. Хотя… — я посмотрел, как Голубцов с охраной скрывается в своём вагоне, — это определённо добавляет нашему путешествию перчинки.

Мы продолжили путь к своему вагону, и я задумался: если Меркулов прав, и Голубцов везёт что-то важное, то его присутствие в поезде может стать магнитом для неприятностей. Я бессознательно потрогал внутренний карман пиджака, ощущая через ткань твёрдый прямоугольник визитницы.

Мысль о том, что там спрятано несколько антимагических пластин, сразу же согрела душу.

Сдвоенное купе в первом классе встретило нас тишиной, запахом дорогой кожи и полированного дерева. Мягкие диваны с бархатной обивкой, бронзовые бра, столик с прикрученной к полу вазой для цветов. Здесь всё дышало имперской роскошью. В наших покоях было два спальных купе и небольшая гостиная между ними.

Амат, не говоря ни слова, сразу рухнул на один из лежаков и провалился в сон.

Василий аккуратно расставил ящики в углу другого купе и занял пост рядом с ними, развернув перед собой свежий номер «Имперского вестника».

Вот так почти сразу после отправления поезда я остался с глазу на глаз с налысо побритым спутником.

— Граф Пестов, — почтительно кивнул Фердинанд фон Цеппелин, — может, кофе закажем?

— Конечно, а почему бы и нет, — я дёрнул за шнур, и меньше чем через минуту в дверях купе появился услужливый проводник.

— Чего господа желают?

— Кофе, и покрепче, — я посмотрел на секретаря, тот отрицательно мотнул головой. — Тогда, будьте любезны, два чёрных кофе.

— Один из них с молоком, — добавил Фердинанд.

Когда принесли напитки, мой секретарь Василий как-то понял, что я хочу поговорить с графом наедине. Он молча вышел в коридор, заняв позицию часового у двери.

Цеппелин откинулся на диване, положив руки на набалдашник своей трости. Его взгляд был направлен в окно.

— Господин фон Цеппелин, — начал я, первым нарушив молчание. — Ваша просьба помочь освободить человека… Она не даёт мне покоя. Вы рискуете многим, обращаясь ко мне, представителю… скажем так, не самого любимого в столицах рода.

Граф обернулся. Его глаза изучали меня несколько секунд, словно что-то взвешивая. Затем мужчина тяжело вздохнул, и его уверенное лицо смягчилось, выдав глубокую, затаённую печаль.

— Вы правы, граф. Это дело для меня крайне личное. Речь идёт не просто о талантливом инженере. Речь идёт о женщине, которую я люблю. О Мирославе.

Он сделал паузу, собираясь с мыслями и бессознательно скользя пальцами по рукояти трости.

— Мы познакомились пять лет назад в Штутгарте, на международной выставке инноваций. Она представляла работу своего отца: усовершенствованный регулятор давления для паровых магистралей. Я — свои скромные наработки по аэронавтике. Вы бы видели её, граф! — в голосе нового знакомого впервые прозвучал настоящий, неподдельный огонь. — Ум, смелость, блеск в глазах! Она не просто понимала мои идеи, она видела их потенциал лучше меня. Мы говорили три дня без остановки. Мирослава была… единственным человеком, который видел в дирижабле не воздушный шар для ярмарок, а будущее.

— Мирослава, — повторил я. — Из какого рода?

— Княжна Мирослава Оболенская, — произнёс он, и в голосе зазвучала горечь.

Я невольно присвистнул, начиная понимать трагичность ситуации. Фамилия Оболенских была мне знакома: это старинный, влиятельный, аристократический род.

— Её отец, князь Пётр Оболенский, служит при дворе и слывёт большим патриотом и консерватором. Он был не против нашего общения, покуда оно касалось только науки. Но когда Оболенский понял, что между нами возникли чувства… Всё изменилось. Он был категорически против того, чтобы его дочь, русская княжна, уезжала в Германию и выходила замуж за иностранного инженера, каким бы знатным мой род ни был.

Я отхлебнул кофе. Похоже, эта просьба действительно станет настоящим испытанием для меня.

— Отец забрал Мирославу домой под предлогом болезни матери, — продолжил Цеппелин.

Его пальцы сжали рукоять трости так, что побелели костяшки.

— Письма доходили до меня всё реже, а потом и вовсе прекратились. Сначала девушка писала, что пытается переубедить отца, что работает над своими проектами в усадьбе под Москвой. А потом… потом пришло письмо от самого князя. Вежливое, холодное. Мне сообщили, что здоровье Мирославы пошатнулось, врачи прописали ей полный покой и рекомендуют забыть о «напряжённой умственной деятельности» и «беспокойных связях».