Деньги не пахнут 5 - Константин Владимирович Ежов
Эта фраза заставила Киссинджера поднять взгляд. В уголках губ Платонова застыло усталое, почти горькое выражение, и вдруг за ним проступило нечто живое – след старой боли, той, что уходит корнями в детство.
Где-то в глубине памяти профессора шевельнулось: отец Платонова кажется. От этого воспоминания по старческой груди прокатилась волна неловкого сочувствия – тяжёлого, как давний грех.
– Вы оба выдающиеся умы, – произнёс он, слегка откашлявшись. – Объединив усилия, смогли бы перевернуть весь рынок.
На мгновение воздух в комнате будто стал плотнее. Платонов чуть прищурился, и на его лице скользнула странная тень – не тревога, не сомнение, а будто глухая усталость.
– В чём дело? Сотрудничество вызывает трудности? – спросил Киссинджер.
– Сложности… скорее внутренние, – тихо ответил Платонов, не поднимая взгляда.
Пальцы его постукивали по столешнице, словно он обдумывал каждое слово, проверяя, стоит ли идти дальше. Несколько секунд тишины растянулись бесконечно, и наконец он заговорил – глухо, будто издалека:
– До недавнего времени делал всё, чтобы сотрудничество не прерывалось. Но за последние дни многое изменилось… слишком многое.
– Значит, желания продолжать нет? – уточнил Киссинджер, и в голосе его зазвучала сталь.
– Скорее наоборот. Желание есть, но другое – иное направление, – ответил Платонов. Он глубоко вдохнул, воздух в комнате дрогнул, будто стал плотнее, и, встретив взгляд собеседника, произнёс:
– Ради будущего "Теранос" необходима новая сила. Новое руководство.
Глаза Киссинджера блеснули, как от внезапного удара света. Всё оказалось именно так, как боялась Холмс.
Платонов действительно намеревался сместить её.
При других обстоятельствах старик прервал бы разговор сразу, поставил бы точку и удалился, не желая иметь дело с мятежниками. Но сейчас что-то удержало его. Может, хрипловатая искренность в голосе собеседника, может, ощущение, что за этим признанием стоит не амбиция, а нечто большее – необходимость.
И тишина, сгустившаяся между ними, звенела как сталь перед ударом.
Забота о Холмс, к которой Киссинджер относился почти как к внучке, и не менее странная симпатия к Сергею Платонову заставили старика заговорить.
– Что привело к такому выводу? – спросил он, и в его голосе прозвучала не строгость, а желание понять.
Взгляд, наточенный десятилетиями дипломатических игр, внимательно изучал собеседника. Молодой мужчина сидел прямо, без тени растерянности, словно каждое слово уже было заранее взвешено. Не выглядел он человеком, движимым личной обидой или тщеславием. Платонов не из тех, кто бросается громкими обвинениями только потому, что кто-то к нему недоброжелателен.
– Появились подозрения в неэффективном управлении, – прозвучало ровно, спокойно.
Брови Киссинджера едва заметно приподнялись. Этот ответ оказался совсем не тем, чего он ожидал услышать. Холмс ведь тревожила совсем другая проблема – технологии, а не управление.
– Хочешь сказать, Элизабет не подходит для роли лидера?
– Именно так.
– Понятно…, – произнёс Киссинджер, не спеша.
Он и сам знал, что ей недостаёт опыта. Но теперь в его взгляде загорелся огонёк живого интереса.
– В чём именно проявляется её несостоятельность? – спросил он с тихим вниманием наставника, привыкшего выслушивать и учить.
Если юная ученица оступается, нужно понять, где именно споткнулась.
Но ответ оказался неожиданным.
– Прошу прощения, – мягко произнёс Платонов. – Этого сказать нельзя. Нарушится пункт договора о неразглашении.
Киссинджер хмыкнул, почти рассмеявшись.
– Не утруждайся осторожностью. Я ведь член совета директоров.
– В соглашении, которое подписано, прямо сказано: передача информации членам совета недопустима. Всё должно проходить исключительно через генерального директора.
– Что? – удивление прорезало его голос, как тонкий нож.
Это было новостью. Даже неприятной.
– Именно по этой причине и говорится о необходимости смены руководства, – продолжил Платонов спокойно, глядя в окно, где за стеклом колыхались огни вечернего города.
На лбу старика пролегли морщины. Если всё сказанное правда, выходит, Холмс сознательно ограничила каналы информации, замкнув всё на себе. И тогда становится понятным, почему она так яростно пыталась заставить этого молодого человека замолчать.
Но всё же рука не поднималась бросить тень на ту, кого долгие годы воспринимал как почти родную. Элизабет, с её пылом, дерзостью, ранимым упорством, казалась ребёнком, который защищает любимую игрушку от невидимых врагов. Возможно, её подозрительность объяснялась страхом снова потерять своё детище – компанию, выросшую из собственных идей и бессонных ночей.
– Может, просто слишком нервничает, – тихо заметил он, будто оправдывая её перед самим собой. – После того как её разработки в прошлом воровали, настороженность вполне объяснима. Попробуй взглянуть на всё с этой стороны. Но всё же… что конкретно вызывает тревогу?
Платонов чуть улыбнулся – устало, будто сожалел о чём-то неизбежном.
– Придётся извиниться вновь, – сказал он. – Из-за опасности судебных исков нельзя раскрывать детали. И в этом, собственно, и заключается вся беда. "Теранос" страдает от полного отсутствия прозрачности.
Киссинджер тяжело опустил взгляд. Морщины на лбу углубились. Старая проблема, о которой говорили ещё год назад, никуда не исчезла. Всё так же клубилась внутри компании вязкая тьма, скрывающая истинное положение дел.
– Позволь спросить, – после паузы произнёс Платонов, – действительно ли Элизабет – лучший руководитель для "Теранос"?
Ответ не последовал сразу. Старик сидел молча, глядя на поблёскивающий край стакана, где отражался дрожащий свет лампы. Только спустя минуту заговорил, негромко, словно размышляя вслух.
– Не лучший, пожалуй, – признал он. – Но у основателя есть нечто, чего не бывает у наёмного управленца. Видение. Понимание души компании. Осознание того, ради чего всё создавалось. Основатель готов идти на риск, потому что рискует собственным именем. Он любит своё дело не как должность, а как часть себя. Именно поэтому я не спешу передавать руль в другие руки.
Его голос стал мягким, задумчивым. За этими словами чувствовался не просто опыт старого политика, а тепло человека, умеющего верить – даже тогда, когда основания для веры начинают таять.
Старик Киссинджер сидел неподвижно, в воздухе стоял густой запах крепкого кофе, давно остывшего в чашке. За окном мягко шуршал дождь, постукивая по стеклу, будто кто-то тихо напоминал: "Послушай, что он говорит".
Платонов говорил спокойно, его голос не дрожал, но в каждом слове слышалось что-то сдержанное, как будто внутри сидела буря, не находящая выхода.
– Если говорить о чисто управленческой хватке, – начал он, – профессиональный директор, возможно, справился бы лучше. Но такие
