Лекарь Империи 7 - Александр Лиманский

Он уже не пытался найти устье протока. Он просто тыкал тонким катетером в отечную слизистую, рискуя вызвать кровотечение или, что еще хуже, перфорацию двенадцатиперстной кишки.

Наконец, его терпение лопнуло.

Он резко отстранился от аппарата, со злостью сбросив рукоятку катетера на стерильный столик. Металлический инструмент звякнул, нарушив гнетущую тишину.

— Все! — громко, почти выкрикнув, объявил он. — Невозможно! Канюляция не удалась! Там либо рубцовая стриктура устья, либо врожденная аномалия развития! Процедура окончена! Извлекаю аппарат!

Он сдался.

И, как любой хирург, не способный признать собственную неудачу, нашел виноватого. Не его дрожащие от злости руки, а «аномальная» анатомия пациента. Естественная психологическая защита. Проще было обвинить обстоятельства, чем признать полную потерю контроля над ситуацией.

В операционной повисла гнетущая тишина, густая и тяжелая.

Ее нарушал только ровный писк кардиомонитора да тихое шипение аппарата ИВЛ. Киселев стоял, отвернувшись от стола, его спина излучала волны ярости и унижения.

Я сделал шаг вперед. Этот шаг нарушил оцепенение и привлек всеобщее внимание.

— Разрешите мне попробовать, Игнат Семенович, — мой голос прозвучал спокойно, но твердо.

Киселев резко развернулся. Его лицо было бледным, в глазах — дикая смесь ярости и отчаяния.

— Что⁈ — выкрикнул он. — Ты⁈ Ты хоть раз в жизни в руках держал дуоденоскоп⁈

Двести семнадцать раз, если быть точным. Но эта статистика была из другой вселенной. Ему она ничего бы не сказала.

— Достаточно, чтобы попробовать, — ответил я с холодной логикой. — Вам уже нечего терять. Пациенту тем более.

Он смотрел на меня долгих пять секунд, тяжело дыша.

Смотрел на мое спокойное лицо, на Артема, который с надеждой кивнул мне, на беспомощно лежащего пациента. Он был загнан в угол. Наконец, он с какой-то обреченностью махнул рукой.

— Да валяй! — бросил он со злостью. — Топи нас всех! Мне уже все равно!

Он отошел к стене и встал там, скрестив руки на груди. Зритель в первом ряду на представлении, которое предвещало либо чудо, либо катастрофу.

Я подошел к столу.

Сбросил свои перчатки, взял новую стерильную пару, которую мне тут же протянула сестра. Натянул их. Затем взял в руки рукоятку эндоскопа.

Приятная тяжесть пластика и металла. Знакомые изгибы джойстиков под пальцами. Рукоятка легла в ладонь как влитая. Память никуда не делась.

Спокойствие. Концентрация. Выдох.

Забыть про Киселева, стоящего у стены. Забыть про Журавлева, который ждал моей ошибки. Забыть про все. Было только три элемента: я, инструмент в моих руках и анатомия пациента.

— Давай, двуногий! Покажи этим старперам, как надо работать! — подбодрил меня Фырк, спрыгнув с полки мне на плечо.

Я снова ввел эндоскоп. Движения были плавными, почти нежными. На мониторе замелькала уже знакомая картина, но теперь я смотрел на нее другими глазами.

Я активировал Сонар, направив его тонким лучом через оптику эндоскопа.

Картинка на мониторе была лишь двухмерной картой. Сонар давал мне третье, четвертое и пятое измерение. Я не просто видел ткани. Я их чувствовал. Их плотность, температуру, натяжение, микровибрации от тока крови в капиллярах.

Вот оно, устье общего желчного протока.

Сонар показывал, что оно было сильно спазмировано из-за грубых манипуляций Киселева, но анатомически проходимо. Киселев пытался войти в него под прямым углом. Ошибка. Проток отходил вверх. Нужен был правильный угол — примерно тридцать градусов в краниальном направлении и пятнадцать градусов влево. Компьютерная точность.

Я выдвинул катетер. Легкое, почти незаметное движение джойстиком, задающее нужный угол. Мягкое, плавное, поступательное движение вперед.

И кончик катетера, легко и без малейшего сопротивления, вошел в устье протока с первой же попытки.

— Есть! — не удержался от восхищенного выдоха Артем, который все это время, затаив дыхание, следил за монитором.

Но именно в этот момент, на пике нашего тихого триумфа, все пошло не так.

— Давление падает! — раздался резкий, тревожный крик Артема. — Восемьдесят на пятьдесят! Пульс срывается! Частая желудочковая экстрасистолия!

Я бросил взгляд на кардиомонитор.

Идеальная синусоида исчезла. Вместо нее по экрану плясала уродливая, хаотичная кривая — широкие, аномальные зубцы желудочковых комплексов вклинивались в нормальный ритм, предвещая скорый срыв в фибрилляцию.

Классический вагусный рефлекс на стимуляцию сосочка. Предсказуемо. Артем предупреждал. Сердце на грани остановки.

Кардиомонитор истошно завопил.

— Убирай эндоскоп! — заорал Киселев, отталкиваясь от стены и бросаясь к операционному столу. Его лицо исказилось от паники. — Немедленно! Мы его сейчас убьем!

Глава 7

Я не шелохнулся.

Мои руки мертвой хваткой держали рукоятку эндоскопа, взгляд был прикован к монитору. Нет. Отступать сейчас — значит провалить все.

Второго шанса войти в этот спазмированный проток у нас не будет. У меня было окно в десять-пятнадцать секунд до того, как гемодинамика рухнет окончательно. Нужно было действовать на опережение.

— Артем! — мой голос прозвучал властно и абсолютно спокойно, перекрывая панические выкрики Киселева. Я не отрывал взгляда от монитора. — Атропин, ноль целых пять миллиграмма, внутривенно! Немедленно!

— Но… — Артем на долю секунды замялся, разрываясь между моим приказом и паникой старшего по рангу.

— Делай! — твердо сказал я, и в этом слове была такая стальная уверенность, что все сомнения исчезли.

Артем метнулся к шкафчику с препаратами экстренной помощи. Я продолжал удерживать кончик катетера в устье протока, ощущая пальцами малейшие вибрации напряженных тканей.

Десять секунд. Девять. Восемь. Мне нужно всего несколько секунд, чтобы получить изображение. Главное — не сдвинуть катетер.

— Контраст! — крикнул я операционной сестре, и она тут же протянула мне заранее набранный шприц с темной йодсодержащей жидкостью.

Я присоединил его к порту катетера и начал медленно, но уверенно давить на поршень.

На большом рентгеновском мониторе, который до этого был просто серым экраном, начало проявляться изображение.

Контраст заполнял общий желчный проток, рисуя на светлом фоне темную, извилистую трубку, похожую на ветвь дерева.

Он пошел выше, во внутрипеченочные протоки, и… вот они. Внутри темных «ветвей» были видны десятки мелких, овальных дефектов наполнения. Они были похожи на семечки подсолнуха.

Извивающиеся, подвижные тени, которые контрастное вещество обтекало со всех сторон.

Есть. Вот они. Невидимые для магического сканера Фырка, но вполне осязаемые для грубых рентгеновских лучей.

Моя гипотеза была подтверждена на сто процентов.

Я повернул голову к застывшему у моего плеча Киселеву.

— Вот они, Игнат Семенович, — произнес я спокойно, почти равнодушно, и это спокойствие на фоне общей паники прозвучало оглушительно. — Ваши