Лекарь Империи 7 - Александр Лиманский

— Двуногий, может, мы вообще не там ищем? — нарушил тишину Фырк. — Может, дело и правда не в паразитах?

— В чем тогда? — ровным голосом спросил я. — Все переменные указывают на них.

Я снова начал прокручивать в голове сухие факты, как компьютер, перебирающий байты информации в поисках ошибки.

Некроз печени. Массивная эозинофилия. Поездка в Астрахань. Употребление в пищу сырой речной рыбы. Все звенья цепи были на месте. Но сама цепь не замыкалась.

Стоп.

Я пытался доказать или опровергнуть аксиому номер два. А что, если не верна аксиома номер один? Не в том смысле, что Фырк врет, а в том, что его возможности ограничены.

Что, если существуют вещи, которые он не может увидеть?

Я снова зацепился за деталь, которую до этого рассматривал лишь как географическую привязку. Астраханская область.

Астрахань — это не просто эндемичный регион для гельминтозов.

Это еще и одна из крупнейших зон повышенной магической активности на территории Империи. Магическая аномалия.

Что, если местная фауна за сотни лет адаптировалась? Мутировала?

Что, если местные описторхи, или проще сказать всевозможные паразиты, за тысячи поколений эволюционировали, научившись вырабатывать магический камуфляж, чтобы скрываться от хищников, обладающих эфирным, магическим зрением? Это была не биологическая адаптация, а магическая мимикрия.

— Фырк! — я резко поднял голову, и бурундук от неожиданности подавился крошкой. — Ответь на один вопрос. Ты можешь не увидеть живое существо, если оно защищено магией?

Он задумался, перестав жевать.

— Ну… теоретически — да. Если у существа есть активная магическая защита или пассивный камуфляж, который искажает его эфирную сигнатуру, мой сканер может воспринять его как часть энергетического фона. Или как собственную ткань носителя. Такое бывает, но очень редко.

Вот оно.

Единственное объяснение, которое примиряет обе, казалось бы, взаимоисключающие аксиомы. Фырк не ошибся. И клиника не врала. Просто мы столкнулись с феноменом, которого не существовало в моем прошлом мире. Магически адаптированные паразиты.

И это меняло все.

Я должен был доверять своему клиническому мышлению, а не «приборам», если у этих «приборов» были слепые зоны. К черту визуальные доказательства, которые я не мог получить. Я знал, что прав. Отступать сейчас, из-за неполноты данных, означало убить пациента.

Действуем.

Восемь утра следующего дня. Кабинет Киселева. Я не садился. Просто стоял перед его массивным дубовым столом. Позиция человека, пришедшего не просить, а ставить условия.

— Игнат Семенович, — я начал без предисловий, мой голос звучал твердо и ровно. — Диагноз пациенту Обухову — описторхоз.

Киселев медленно отложил ручку, которой подписывал какие-то бумаги, и поднял на меня тяжелый взгляд.

— Разумовский, у тебя есть доказательства? — спросил он устало. — Серология отрицательная, анализ кала отрицательный…

— У меня есть анамнез, клиническая картина и массивная эозинофилия, — я прервал его, не давая превратить разговор в перечисление неудач. — Этого достаточно для обоснованного подозрения. Я требую немедленного проведения ЭРХПГ для визуализации возбудителя.

— Требуешь⁈ — Киселев медленно поднялся из-за стола. В его голосе зазвенел лед. — На основании косвенных улик и догадок⁈ Ты предлагаешь проводить сложную инвазивную процедуру ослабленному пациенту без единого прямого доказательства⁈

Он злится не на мою наглость, а на ситуацию, в которой оказался.

С одной стороны умирающий пациент и моя железобетонная уверенность. С другой — Журавлев, который, как коршун, ждет малейшей ошибки. Он боится. И это нормально.

— У вас есть другая рабочая гипотеза? — я посмотрел ему прямо в глаза. Мой голос был холодным, как скальпель. — Или ваш план — позволить пациенту умереть от печеночной недостаточности, но с идеально чистыми бумагами, не нарушающими ни одного протокола?

Мой аргумент попал в цель. Гнев на лице Киселева сменился гримасой усталости и безысходности. Он тяжело вздохнул и снова сел в кресло.

— Илья, пойми, меня зажали, — сказал он уже тише, почти как признание. — Журавлев следит за каждым нашим шагом. Сегодня на утренней планерке он заявил — у нас есть один шанс с Обуховым. Одна-единственная диагностическая процедура. Если мы после нее не ставим окончательный диагноз — пациента немедленно эвакуируют во Владимир, а нас с тобой… — он многозначительно покачал головой. — насчет нас он инициирует разбирательство по поводу некомпетентности которая могла привести к смерти пациента. — он в упор посмотрел на меня. — Ты надеюсь знаешь что это такое?

Я конечно знал. Вся эта процедура очень тягомотная и времязатратная. Плюс ко всему Журавлев может усугубить ситуацию и вывернуть ее в свою сторону, и начать проверку на профпригодность.

— Ты уверен? — спросил тем временем Киселев явно сделав какие-то свои выводы из затянувшейся паузы.

Уверен ли я на сто процентов? В медицине не бывает ста процентов. Но вероятность моей гипотезы, основанная на совокупности косвенных данных, была не менее девяноста процентов.

Вероятность летального исхода при бездействии — сто процентов. Выбор был очевиден.

— Уверен, — твердо ответил я. — Другого выхода нет. Бездействие в данной ситуации равносильно убийству пациента.

Киселев помолчал несколько долгих секунд, барабаня пальцами по полированной столешнице. Он взвешивал риски. Свои риски.

— Ладно, — наконец выдохнул он. — Назначай ЭРХПГ через час. И молись всем богам, чтобы ты был прав.

Я не молюсь. Я рассчитываю.

Единственный вопрос, на который у меня не было ответа: если эти твари были невидимы для магического сканера Фырка, сможет ли их увидеть обычная оптика эндоскопа? Или они были скрыты и от физического мира?

Игра шла ва-банк. И ставкой в ней была не только жизнь полковника Обухова, но и моя собственная карьера.

Десять утра. Рентген-операционная.

Здесь всегда царил полумрак, нарушаемый лишь холодным светом медицинских мониторов и зеленоватым свечением индикаторов на сложной аппаратуре.

Массивная С-дуга рентгеновского аппарата нависала над операционным столом, как гигантский доисторический зверь. Атмосфера была как на капитанском мостике подводной лодки перед боевым погружением.

Обухов лежал на столе, укрытый стерильными простынями. Введенные Артемом два миллиграмма мидазолама погрузили его в легкую седацию — он был спокоен, расслаблен, но в сознании.

Киселев стоял у столика с инструментами, резкими, рваными движениями натягивая стерильные перчатки. Латекс с сухим щелчком облегал его пальцы.

Я внимательно наблюдал за ним.

Он злится. Это видно по тому, как туго натянуты его плечи, как щелкают суставы пальцев.

Он злится на меня за то, что я втянул его в эту авантюру. На Журавлева, который загнал его в угол. На