Лекарь Империи 7 - Александр Лиманский
Если гипотеза неверна и это атипичная инфекция, я подавлю остатки его иммунного ответа и ускорю развитие сепсиса. Но бездействие приводило к летальному исходу от печеночной недостаточности со стопроцентной вероятностью.
Риск был оправдан.
Я медленно нажал на поршень, вводя прозрачную жидкость прямо в центральный кровоток.
— А если это все-таки какая-то хитрая инфекция, которую я не вижу? — Фырк устроился на прикроватной тумбочке, нервно подергивая усами. — Ты же его этими гормонами просто добьешь!
— Это не инфекция, — мысленно ответил я, не отрывая взгляда от канюли. — Вероятность этого — девяносто процентов.
— А остальные десять?
— Остальные десять — это статистически приемлемый риск.
Действие было совершено. Теперь его нужно было зафиксировать.
Я подошел к небольшому столику в углу палаты, где лежала история болезни полковника, и открыл ее на странице дневниковых записей.
Это был не просто дневник для коллег. Это был мой официальный рапорт для Журавлева и ему подобных.
Каждый термин должен был быть выверен, каждое предложение — непробиваемо с юридической и медицинской точки зрения.
Я создавал документ, который доказывал мою правоту.
Ручка уверенно заскользила по бумаге.
'21:15. Дежурный лекарь, целитель 3-го класса Разумовский И. Г.
Состояние пациента с отрицательной динамикой: гипертермия до 38,5°C, нарастание симптомов интоксикации. При контрольном УЗ-сканировании — рецидив объемного образования в правой доле печени с тенденцией к быстрому росту.
Учитывая стерильность данных бактериологических посевов, отсутствие клинического эффекта от трех курсов антибактериальной терапии широкого спектра и наличие выраженной эозинофилии в пунктате (более 70% в поле зрения), выставлен предварительный диагноз: Идиопатический эозинофильный гепатит с формированием стерильного абсцесса.
По жизненным показаниям, с целью предотвращения развития острой печеночной недостаточности, начата пульс-терапия глюкокортикостероидами (Дексаметазон 8 мг в/в струйно).
Планируется продолжение гормональной терапии под строгим контролем лабораторных показателей и витальных функций'.
Я закрыл историю болезни.
Зафиксировано. Юридически чисто. Медицински обосновано.
Каждое мое действие имело логическое объяснение, подкрепленное объективными данными, которые уже были в карте. Пусть теперь попробуют придраться.
Я решил остаться на ночное дежурство.
Оставлять такого пациента после начала столь рискованной терапии было нельзя. Нужно было контролировать динамику, отслеживать малейшие изменения в его состоянии.
Отправил Веронике короткое сообщение: «Срочный пациент, останусь в больнице. Не жди». Ответ пришел почти мгновенно: «Береги себя».
Проверил Яну в реанимации — без изменений, все стабильно.
После этого заглянул к Бельскому, который уже с аппетитом доедал поздний ужин и чувствовал себя значительно лучше.
Убедившись, что все мои пациенты под контролем, я направился в ординаторскую.
Спать пришлось на старом, продавленном дерматиновом диване, подложив под голову свернутый халат.
Сон был коротким и поверхностным, я просыпался от каждого шага в коридоре, прислушиваясь к звукам больницы.
Утро наступило внезапно. Только окунулся в сон и уже вставать. Не уверен что спал вообще. Быстрый душ в сестринской, чашка крепкого, как смола, кофе — и я снова был в полной боевой готовности.
Первым делом я направился к Обухову. Данные на мониторе не радовали — температура не спадала. Моя рискованная терапия пока не давала видимого эффекта.
Только я собрался идти в лабораторию за свежими анализами, как телефон в кармане коротко вибрировал. Сообщение от Киселева. Лаконичное и не терпящее возражений: «Срочно ко мне в кабинет».
Пришлось сначала отправиться туда.
Расстановка сил была очевидна с первого взгляда. Киселев сидел во главе стола в позе беспристрастного судьи. Справа от него, вальяжно развалившись на стуле, расположился магистр Журавлев — прокурор, предвкушающий казнь.
Я стоял перед ними — свидетель, которого они очень хотели сделать обвиняемым.
— Разумовский, — начал Киселев строго, без предисловий. — Объясните ваши вечерние действия по пациенту Обухову.
Информация дошла быстро.
Ночной дежурный персонал обычно неразговорчив. Значит, у Журавлева в отделении есть эффективный информатор. Это необходимо учесть в дальнейших планах.
Ольга Петровна — старая гвардия, она не из стукачей. Кто-то другой.
— У пациента Обухова наблюдалась отрицательная динамика с быстрым рецидивом патологического образования в печени, — начал я спокойно, излагая факты, как на научной конференции. — Полость, санированная во время вчерашней операции, заполнилась некротическими массами на треть в течение шести часов. При экстренной микроскопии пунктата, взятого из дренажа, была выявлена массивная эозинофильная инфильтрация. На основании этих данных я выставил предварительный диагноз «стерильный эозинофильный абсцесс» и начал соответствующую протоколу лечения этого заболевания гормональную терапию.
— Гормоны при абсцессе? — Журавлев картинно поднял брови, его тон был полон снисходительного удивления. — Разумовский, вы хоть помните базовые принципы терапии? Это же абсолютно противопоказано!
Предсказуемо. Он атаковал не суть, а форму.
Вцепился в слово «абсцесс», полностью игнорируя определение «эозинофильный». Классический прием бюрократа, который оперирует терминами из учебника, не вникая в сложную клиническую картину.
— При гнойном, бактериальном абсцессе безусловно, — ответил я ровным, почти лекторским тоном. — При стерильном эозинофильном, вызванном, предположительно, аутоиммунной агрессией, глюкокортикоиды являются единственным патогенетическим лечением, направленным на подавление неадекватной реакции иммунной системы.
Киселев задумчиво потер подбородок. Он, в отличие от Журавлева, был практиком и видел логику.
— Эозинофилы… Логика в ваших действиях есть, — неохотно признал он. — Но почему нельзя было дождаться утра? Собрать консилиум?
— Процесс регенерации патологической ткани был слишком агрессивным, — ответил я, излагая неоспоримый факт. — Промедление в несколько часов с высокой долей вероятности привело бы к развитию острой печеночной недостаточности.
На самом деле, я просто не хотел, чтобы этот консилиум превратился в балаган с участием Журавлева, который заблокировал бы единственно верное решение под предлогом «необходимости дальнейших исследований».
Время — это ресурс, и я не собирался тратить его на бессмысленные прения.
— Хорошо, — кивнул Киселев, принимая решение. Он посмотрел на меня, и в его взгляде читался приказ. — Продолжаем гормональную терапию. Но под моим личным контролем. Все дальнейшие назначения по этому пациенту — только через меня. Понятно?
— Понятно, — ровным голосом ответил я.
День прошел в напряженном ожидании.
Каждые шесть часов, точно по расписанию, Обухову вводилась очередная доза дексаметазона. Я лично контролировал каждый миллилитр. Но к вечеру стало очевидно — мы стреляли впустую.
Контрольные данные были неутешительны.
Субфебрильная температура упрямо держалась на отметке тридцать семь и восемь. Объем мутной жидкости, сочившейся по дренажам, не уменьшился ни на кубический сантиметр.
А контрольное УЗИ, которое я сделал час назад, показало то, чего я опасался больше всего — увеличение образования еще на полтора сантиметра в диаметре. Гипотеза не подтвердилась.
Вечерний обход. Мы втроем — Киселев, я и
