Лекарь Империи 7 - Александр Лиманский

— Ты видел некроз, — констатировал я. — Мертвую ткань. Но не инфекцию. Ныряй обратно. Мне нужна полная ревизия.

— Опять⁈

— Да. И не саму полость смотри — осмотри пограничную зону. Стенки. Мне нужен отчет о том, что происходит на клеточном уровне. Что именно убивает гепатоциты? Это лизис? Клетка разрывается изнутри? Или апоптоз? Она съеживается и распадается на части? Или есть какое-то внешнее воздействие, которое пожирает их снаружи?

Я задавал ему вопросы из мира цитологии и патофизиологии. Он не поймет терминов, но его уникальный дар позволит ему увидеть сам процесс.

А я смогу интерпретировать то, что он опишет. Нужно было сменить масштаб. Перестать смотреть на опухоль и начать смотреть на клетку.

Фырк снова исчез в теле пациента. Я стоял у кровати, мысленно прокручивая и отбрасывая очевидные теории одну за другой.

Первая версия: неполная санация очага. Отпадает. Киселев — хирург старой школы, он работает дочиста. Плюс я сам контролировал процесс аспирации и промывания. Полость была стерильна.

Вторая версия: агрессивная, антибиотикорезистентная инфекция. Отпадает. Посевы стерильны, нет системной реакции, характерной для сепсиса — ни озноба, ни гипотонии.

Третья версия: агрессивная, быстрорастущая опухоль. Отпадает. Онкомаркеры в норме, и ни одна известная мне злокачественная опухоль не способна к регенерации с такой феноменальной скоростью.

Следовательно, причина была не в этом.

Фырк вынырнул из пациента так же внезапно, как и исчез. Его мысленный голос дрожал от смеси ужаса и недоумения.

— Двуногий, я в полном шоке! — выпалил он. — Клетки печени просто растворяются! Как сахар в горячем чае! Как будто их невидимой кислотой поливают! Но вокруг них… там настоящее поле битвы! Огромное, просто аномальное количество эозинофилов! Целые облака этих белых штук! Они лезут со всех сторон, как армия муравьев на кусок сахара!

Я замер. Эозинофилы. В таком количестве. Это был не просто шум на фоне. Это был недостающий фрагмент пазла, который переворачивал всю картину. Эозинофилы… Мозг заработал с удвоенной скоростью, отсекая лишнее. Это говорит не просто о воспалении, а о массивной эозинофильной инфильтрация.

Иммунная система пациента в состоянии паники. Эозинофилы отвечают за две основные реакции: борьба с многоклеточными паразитами и аллергия.

— Фырк, а ты видел самих паразитов? — мысленно уточнил я. — Червей, личинок, цисты, что-нибудь, что не похоже на клетки его собственного тела?

— Нет! Абсолютно ничего! Только эти белые твари! Горы эозинофилов! И мертвые клетки печени!

Итак, что мы имеем?

Массивный стерильный некроз печеночной ткани. И гигантская, неадекватная эозинофильная инфильтрация при полном отсутствии паразитарной инвазии. Картина была… редчайшая.

Стерильный эозинофильный абсцесс печени. Один случай на миллион. В прошлой жизни я читал об этом в «Ланцете», но никогда не видел воочию.

Идиопатический гиперэозинофильный синдром с висцеральным поражением. Организм по неизвестной причине сошел с ума и начал атаковать собственную печень армией эозинофилов, буквально растворяя ее.

— Эй, двуногий, ты чего завис? — Фырк помахал своей крошечной лапкой прямо перед моим носом. — План есть какой-нибудь? А то твой полковник тут тает на глазах!

Диагноз был. Он был безумен, но он был единственно возможным, который объяснял абсолютно все симптомы.

А раз есть диагноз, должен быть и протокол лечения. И он был прямо противоположен тому, что мы делали до сих пор.

— Есть, — я выпрямился, — Нужно срочно подавлять его собственный иммунитет. Иначе к утру от его печени останется решето.

Решение было принято. Ждать до утра, до гистологии, до консилиума — означало подписать полковнику смертный приговор. Я вышел из палаты и быстрым, уверенным шагом направился в реанимацию.

За сестринским постом, залитая тусклым светом настольной лампы, сидела Ольга Петровна — дежурная сестра, женщина лет пятидесяти, опытная и невозмутимая, как скала. За годы работы она видела все, и удивить ее было практически невозможно. Она подняла на меня спокойный взгляд от журнала с назначениями.

— Илья Григорьевич? Что-то случилось с вашим полковником?

— Да. Мне срочно нужен дексаметазон, — я говорил четко, как отдавал приказ. — Восемь миллиграммов. Внутривенно, струйно. Для Обухова из третьей палаты. По жизненным показаниям.

Ее густые брови медленно поползли вверх. Это была не паника и не страх. Это было профессиональное недоумение.

— Но, господин лекарь, — ее голос был ровным, без тени неповиновения, — у него же диагностирован абсцесс печени? Глюкокортикоиды при гнойных процессах абсолютно противопоказаны.

Типичная, абсолютно правильная реакция.

Ее учили годами: инфекция плюс стероиды равняется сепсис и смерть. Она не спорила со мной, а защищала пациента от потенциальной врачебной ошибки.

Переубеждать ее сейчас, читая лекцию по иммунологии, было долго и бессмысленно. Сейчас был нужен не консилиум, а приказ, подкрепленный стопроцентной уверенностью.

— Ольга Петровна, я беру на себя полную ответственность, — мой голос прозвучал спокойно, но с такой непререкаемой твердостью, что спорить с ним было невозможно. — Это не бактериальный процесс. Это агрессивное стерильное воспаление. Если мы его не остановим прямо сейчас, к утру у пациента не будет печени. Давайте препарат.

Она несколько секунд молча смотрела мне в глаза, оценивая. Она видела не неуверенного ординатора, а специалиста, абсолютно уверенного в своей правоте. И она приняла решение. Подчиниться не уставу, а авторитету.

Молча, без единого слова, она встала, подошла к металлическому сейфу с препаратами строгой отчетности, щелкнула ключом и достала упаковку дексаметазона.

Я взял ампулу.

Руки работали на автомате. Щелчок, с которым отломился кончик стеклянной ампулы. Легкое шипение набираемого в шприц прозрачного раствора.

Плавное движение поршня, выпускающего пузырьки воздуха.

Тысячи раз я делал это в прошлой жизни. Мышечная память — великая вещь. Голова решала сложнейшие диагностические задачи, а тело в это время выполняло рутинные, но жизненно важные манипуляции.

Я вернулся в палату. Обухов не спал, а лишь смотрел в потолок мутными от температуры глазами. Услышав мои шаги, он повернул голову.

— Господин лекарь? Что-то случилось?

— Виталий Валентинович, я сейчас введу вам препарат, который должен остановить воспалительный процесс, — я подошел к его кровати со шприцем в руке. — Доверьтесь мне.

Он слабо кивнул.

— Делайте что нужно, господин лекарь. Я вам доверяю.

Доверие — опасный ресурс. Оно давало мне право на риск. Но оно же увеличивало цену возможной ошибки до бесконечности. Ошибаться было нельзя.

Я присоединил шприц к свободному порту центрального венозного катетера. Движения были медленными, точными, без малейшего намека на колебания.

Восемь миллиграммов дексаметазона. Ударная доза. Расчет был прост. Если моя гипотеза верна, мы