Левиафан - Хелен-Роуз Эндрюс
Но когда мы въехали во двор, я увидел высокую прямую фигуру — Мэри, одетая в темно-синее полосатое платье, поверх которого был повязан белоснежный фартук, стояла в дверном проеме. Чепца на голове у нее не было, а свои длинные густые волосы Мэри заплела в косу и собрала узлом на затылке. Она спокойно наблюдала за нашим приближением.
Спешившись и снимая поклажу с седла, я поглядывал в ее сторону. Я знал: Мэри старается сохранить невозмутимое выражение лица, но за ним скрывается страх. Тени под глазами и напряженно сжатые губы выдавали ее. Мне захотелось броситься к ней, обнять и снять этот груз с ее плеч. Мне хотелось опуститься перед ней на колени и почувствовать, как тонкие пальцы жены касаются моих волос, а потом уткнуться головой в ее мягкий живот. Я хотел спать подле нее долгим глубоким сном, не омраченным сновидениями.
Мильтон спешился рядом со мной и не сумел скрыть улыбки, заметив, как я смотрю на Мэри.
— Познакомься, Мэри, это мистер Мильтон, — представил я его. — Он был моим учителем в Чалфонте.
— Сэр, — кивнула Мэри, — благодарю, что согласились приехать к нам.
— Добрый день, Мэри. Рад познакомиться, — ответил Мильтон.
— Как Эстер? — спросил я.
— Все еще спит, — сказала Мэри.
* * *
— Мы должны немедленно прекратить давать ей сонное снадобье, — заявил Мильтон, выуживая темный волос из стоявшей перед ним миски с похлебкой и стараясь незаметно — пока Мэри не видит — вытереть палец о скатерть, — если хотим понять, что за существо овладело Эстер.
Я медлил, не зная, что сказать. Мэри достала из печи слегка подгоревший хлеб, повернулась и поставила его перед нами. Тарелка опустилась на стол с глухим стуком. Я взглянул на Мэри и ободряюще улыбнулся. Однако моя улыбка осталась без ответа.
— Снадобье неплохо действует, — отрезала Мэри. — Она не пошелохнулась с тех пор, как мы начали давать его. И даже Генри перестал бояться ночевать в доме. Но как только она проснется, все изменится.
Мэри была права: Генри, без сомнения, чувствовал себя гораздо увереннее. Он помогал сестре на кухне, затем проглатывал свою порцию и снова бежал к лошадям — похоже, конюшня стала его любимым местом на ферме: мальчик освоился и вместе с конюхом кормил и чистил животных.
— Понимаю, — согласился Мильтон. — И все же, чем дольше она получает ваш настой, тем больше привыкает к нему, а значит, для достижения нужного эффекта придется постоянно увеличивать дозу. И так до тех пор, пока влить в нее очередную порцию будет равносильно тому, чтобы убить ее.
Взгляды Мэри и Мильтона остановились на мне. Решение было за мной. Я потянулся к караваю, отрезал ломоть и намазал толстым слоем масла, чтобы перебить горьковатый вкус подгоревшей корки. Уставившись на стол, я молча жевал хлеб и думал, что Мэри права: опасно будить Эстер, а изготовленное нами снадобье прекрасно действует. С другой стороны, мы не можем вечно пичкать сестру одурманивающим настоем. В конце концов это станет опасным для жизни. Да и что это будет за жизнь — спать без пробуждения, без возможности увидеть солнце, ощутить прикосновение ветра? Нет, я не мог приговорить Эстер к такому жалкому существованию.
— Как вы считаете, сэр, — обратился я к Мильтону, — если мы поговорим с тем существом, нам удастся повлиять на него?
Мильтон качнул головой:
— Не могу сказать. Мне не хочется давать ложных надежд.
Но я видел по блеску в глазах учителя — Мильтоном двигало стремление получить новые знания, возможно даже сделать грандиозное открытие.
Я повернулся к Мэри.
— Мэри, ты дала мне больше, чем я мог рассчитывать. Ты согласилась присматривать за Эстер в мое отсутствие. Большинство в страхе сбежали бы из этого дома. Поэтому, полагаю, ты заслужила право высказать свое мнение. Как по-твоему, что мне следует делать?
Мэри колебалась. Я видел, как она прикусила язык, не позволив себе высказать первое, что пришло в голову. О чем она думала? О том, что снадобье поможет Эстер безболезненно отойти в мир иной? Мертвая она уже ни для кого не будет представлять угрозы. Что я веду себя как дурак, подвергая опасности наши жизни и еще бог знает скольких людей, и все потому, что хочу сохранить жизнь одной-единственной девушки, которая даже не приходится мне родной сестрой?
— Ты должен попробовать, — сказала Мэри.
Я облегченно выдохнул. Едва заметная улыбка тронула уголки ее губ. Я улыбнулся в ответ.
Мильтон кашлянул.
— Итак, решено? Мы прекращаем давать ей лекарство, и как только она полностью придет в себя, попробуем побеседовать с тем, что завладело Эстер. И кто из нас сделает это? Мне бы очень…
— Да, конечно, сэр, — быстро сказал я, — вы пойдете к Эстер.
Виду Мильтона был довольный.
Я же обернулся к Мэри:
— Но мне не хотелось бы, чтобы Генри был здесь, когда это произойдет. И тебе тоже лучше уйти.
Казалось, Мэри намерена возразить, но я продолжил:
— Да-да, знаю, ты сделала больше, чем кто бы то ни было: столько времени присматривала за ней и за домом. Но меня волнует безопасность мальчика. Поэтому вынужден настаивать: вы с братом укроетесь в церкви и останетесь там до тех пор, пока мы не придем за вами. И пока не поймем, с чем имеем дело и как нам следует вести себя дальше.
Мэри неохотно кивнула. Знала ли она — уверен, что знала, — как сильно я беспокоюсь о ней? Одна мысль, что Мэри могут причинить вред, повергала меня в ужас.
Мильтон поднялся из-за стола, оставив на тарелке недоеденный кусок пережаренного мяса, и, поблагодарив за угощение, удалился в свою комнату.
Оставшись вдвоем с Мэри, я тоже выразил благодарность за ужин, но от комплиментов по поводу самих блюд воздержался. Мэри была ужасной поварихой. Она отчаянно морщилась, черпая из своей миски, но после нескольких глотков оставила попытки доесть похлебку и отложила ложку.
— Я не имела возможности научиться готовить, — рассмеялась она. — Генри и тот лучше меня управляется на кухне.
— И лучше меня тоже. Генри хороший мальчик, но ему изрядно досталось в этой жизни.
Лицо Мэри помрачнело.
— Мне жаль, что я не смогла дать ему лучшей жизни. — Она окинула взглядом кухню. — Генри здесь нравится, даже несмотря на то… с чем нам приходится сталкиваться.
Мэри поднялась и начала убирать со стола. Я любил наблюдать за ее неторопливыми движениями, полными спокойной грации. Понимая, что надо бы помочь, я позволил себе роскошь просто сидеть и смотреть на нее, мечтая о будущем, о долгих годах и счастье,
