ХТОНЬ. История одной общаги - Евгений ЧеширКо
Разговоры о войне все еще случались, но в какой-то момент все, кажется, перенасытились сводками с фронта и устали. События, происходящие где-то далеко, вытеснила обыденность и насущные проблемы, касающиеся непосредственно нас.
В один из таких вечеров мы сидели на кухне и пили чай, обсуждая грядущее переселение и вопросы, связанные с ним. Неожиданно Шапоклячка ойкнула и округлила глаза.
– Что случилось? – вскочил с места Самохин, чем позабавил меня – видимо, эмоции все же были свойственны ему, но только когда дело касалось очень узкого круга лиц, а может быть, даже что и всего одного человека.
– Какая же я дурочка… – покачала головой Шаповалова, прижав ладонь к щеке.
– Да что произошло? – не на шутку разволновался Самохин.
– Мне же участковый сказал, чтобы я ему позвонила перед выселением. Нужно с комнатой Тамары Васильевны что-то решать. У нее наверняка там вещи какие-то остались.
– Это кто такая? – спросил я.
– Бабка из двести третьей, соседка твоя, – напомнил Мишаня.
– Нет, ну как же я могла забыть-то, господи… – продолжила сокрушаться Шаповалова. – С этими комиссиями, документами, подписями совсем забегалась.
– Чего вы так распереживались? – усмехнулся Мишаня. – Ее уже больше года здесь нет. Точно вам говорю – давно померла, наверное, где-нибудь. Да и кому нужны эти вязаные носки и шаль? Или что там обычно лежит в комнатах старых бабок?
– Может и померла, а наследники остались, – вставил свое слово Самохин, – теперь нужно будет искать их как-то, чтобы они компенсацию получили.
– А кто их искать-то должен? Надежда Ивановна, что ли? Она такой же жилец, как и все. Если полиция не хочет искать, то пусть администрация ищет.
– А оно им надо?
– Ну вот и решили. Раз никому ничего не надо, то и бог с ней, – махнул культей Мишаня. – Снесут общагу, никто про бабулю и не вспомнит.
– А вдруг из-за нее выселение перенесут? – спросил я.
– С чего бы это? Решение уже приняли, так что пусть идут лесом. У нас все бумажки на руках. Правда же, Надежда Ивановна?
– Миш, дело даже не в бумажках, – нахмурилась Шаповалова, – это просто по-человечески неправильно. Вернется она когда-нибудь, а здесь ни вещей ее, ни общежития. Расстроится Тамара Васильевна… А даже если и умерла – комнату все равно вскрывать придется. Вдруг там документы какие-нибудь? Да и наследники все равно объявятся рано или поздно.
– Сын же вроде у нее где-то есть.
– Может и есть, а может и нет. Бабка та еще фантазерка была…
– Если бы она умерла, сын, наверное, уже давно бы здесь материализовался, – заметил Неврубель, – наследство как-никак. Наверное, и правда к нему уехала.
– Тем более, – встрепенулась Надежда Ивановна, – человек жив, а мы его комнату рушим вместе с вещами. Так нельзя.
– Да чего вы так возбудились? – непонимающе развел руками Мишаня. – Уехала бабка и уехала. Это ее проблемы. Завтра сами вскроем комнату, если какие-то ценные вещи найдем, отдадим в полицию на хранение или куда там их обычно сдают?
– Вот так просто возьмем и вскроем чужую комнату? – хмыкнул Самохин. – Вы как хотите, а лично я участвовать не буду, не хватало мне еще на старости лет заехать по статье.
– Участкового обязательно нужно будет вызвать, – сказал Неврубель, – и уже в его присутствии вскрыть замок. Кажется, он так Надежде Ивановне и говорил в прошлый раз.
– Ну да, это единственный возможный вариант, – согласился Самохин. – Надежда Ивановна, у вас же номер участкового остался?
– Конечно остался, только дозвониться по нему – это целая эпопея, – пожала плечами Шаповалова, – сегодня уже поздно, завтра с утра займусь этим.
– А со шмотьем что делать? – спросил Мишаня. – Вдруг у нее там сейфы с золотом партии?
– Вот пусть участковый и разбирается.
– А из двести десятой вещи уже вывезли? – вспомнил Самохин.
– Это где наш утопленник жил? – осклабился Мишаня.
– Михаил, – сдвинула брови Шаповалова и неодобрительно цокнула языком. – Да, его родственники на прошлой неделе все вывезли и ключи мне отдали.
– А среди вещей не было надувного круга? Вы не видели, Надежда Ивановна? – продолжил юморить Мишаня.
– Вроде бы не было, а что? – не поняла юмора Шапоклячка.
Неврубель прикрыл рот рукой, сдерживая улыбку, я сделал вид, что зеваю, Самохин же остался невозмутимым.
– В виде уточки круг. Точно не видели?
– В виде уточки… – принялась напрягать память Шаповалова. – Так… Я не видела, Миш. А что, это твой круг был?
– А акваланг не заметили? Не забирали его родственники?
– Нет, акваланга точно не было.
– А батискаф?
Шаповалова, наконец, поняла суть специфического юмора Мишани, но не оценила его.
– Тьфу на тебя, Михаил. Ну что за шутки?
Все, кроме Самохина и Шаповаловой, дружно засмеялись. Это было очень странно. Мы смеялись над обстоятельствами смерти человека, и это казалось нам смешным. Почему-то эта сцена надолго засела в моей памяти. Я часто размышлял над тем, как время стирает грани и открывает путь для юмора, который будто бы сглаживает острые углы, которые своими кромками режут души людей изнутри. Неужели и наши потомки когда-нибудь будут смеяться над нашими непростыми временами?
Был вечер субботы, самое начало июля. Жара спала, и из открытого окна потянуло долгожданной прохладой. Я меланхолично бродил по комнате, раздумывая о том, прогуляться ли мне в магазин за чем-нибудь вкусным или же заняться, наконец, поиском картонных коробок и складыванием в них своих немногочисленных вещей. Решив, что вещи подождут, я направился к двери, но не успел дойти до нее, как услышал стук. Этот стук я знал слишком хорошо. Распахнув дверь, я расплылся в улыбке – передо мной собственной персоной стоял Коля Романов!
– Коля, ты! – только и смог произнести я.
Он шагнул через порог, и только сейчас я заметил костыль, на который он опирался при ходьбе.
– Ты чего это… Помочь?
– Сам, – коротко ответил он и, добравшись до моей кровати, уселся на нее. – Ничего, если я здесь посижу? На табуретке больновато будет.
Он посмотрел мне в глаза. Долго, пристально, изучающе, будто пытаясь добраться взглядом до моей души, проникнуть в нее и посмотреть, из чего она состоит. Именно так мне показалось в тот момент. Я молчал. Почему-то мне казалось важным, чтобы Коля первым начал разговор. Отведя взляд, он достал из кармана пачку обычных сигарет, с тоской посмотрел на подоконник, поморщился, а затем сунул их обратно в карман.
– Такие дела, Фил, – наконец произнес он.
– Ранило, да?
– Убило.
Он с трудом
