ХТОНЬ. История одной общаги - Евгений ЧеширКо

– А ты думал, что там из рогаток друг по дружке пуляют? – пожал плечами Мишаня. – Войны все одинаковые, как их ни назови. Как думаешь, когда закончится?

– Не скоро. Это надолго.

Коля, крякнув, поднялся с кровати и подошел к окну. Не спрашивая разрешения, он закурил, выставив руку с сигаретой наружу.

– Не хочу ничего говорить, пацаны. Единственное, что скажу, – можно по-разному относиться ко всему этому, поддерживать, осуждать, не обращать внимания, но там прямо сейчас гибнут парни. Такие же, как и ты, Мишаня, такие же, как и ты, Фил. С обеих сторон. У кого-то дети, у кого-то родители пожилые… Там просто умирают, а их семьи остаются без мужей, отцов, сыновей. Да, банальности говорю, но именно это самое хреновое, понимаете? Нас когда накрыло, одному пацану в живот прилетело, и всё наружу… Он еще живой был, пока мы эвакуацию ждали. Знаете, что он говорил? – Коля обвел нас взглядом, но не получил ответа. – Думаете, я сейчас вам историю задвину о том, как он просил отомстить или про родину речи толкал? Нет, он ничего не говорил. Мычал только и стонал, а потом затих и умер. Вот так просто взял и умер к хренам, – он щелкнул пальцами, – И это, пацаны, вообще не похоже на фильмы про войну, которые мы смотрели. Никто там не хочет умирать за что-то, все хотят жить для чего-то.

– Да это понятно… – протянул Мишаня.

– У одного брата убили, он за него мстить приехал, другого жена бросила, он ей решил показать, что он мужик, а не тряпка, каким она его считала, третий просто «человек войны» – это те, которые не могут найти себя в мирной жизни, скучно им там. Да, были и идейные, патриоты, а были и такие, как я – которые за деньгами приехали, потому что им надоело дома за копейки горбатиться. Разные были там люди, с разными мотивами, только умирать никто за эти мотивы не хотел. Вот жить – да, а умирать – нет. Вот что самое странное, понимаете? Люди добровольно едут на войну, навстречу смерти, потому что хотят жить. Просто жить по-другому, а не как раньше.

– И все равно умирают… – вздохнул Мишаня.

– Да, умирают, – кивнул Коля, – так случается. Но умирают они с осознанием того, что хотя бы попытались что-то изменить. С пониманием того, что они здесь, потому что не могли иначе. – Он выпустил дым, прищурился и потер глаз пальцем. – А знаешь, Фил, о ком я думал, когда валялся там, на траве, нашпигованный железом?

Я мотнул головой.

– О Наташке, прикинь? – он вперился в меня испытующим колючим взглядом.

Мишаня смотрел на нас обоих, явно чувствуя напряжение, повисшее в воздухе, но не понимая истинных причин его появления.

– Чего вы, пацаны? Колямба? Фил?

– Да ничего, – отвел взгляд Николай, – просто вспомнилось…

Что он хотел сказать мне этим выпадом? Этого я так и не узнал. Мишаня, как истинный дипломат, быстро сгладил обстановку какой-то очередной историей, а я, конечно же, не стал задавать глупых уточняющих вопросов. Впрочем, мне показалось, что Коля задал свой вопрос даже не мне, а, скорее, самому себе, чтобы самому на него же и ответить. Нет, не за деньгами он туда поехал. Где-то там, лежа на обгорелой земле, истекая кровью и мучаясь от нестерпимой боли, он думал о своей жене. Для него это было важно – понять себя, снова отыскать потерянный жизненный ориентир. Его находка и стала для Коли его личной победой в его личной войне. По крайней мере, мне хотелось бы в это верить.

Коля выкурил еще одну сигарету, покосился на бутылку с настойкой, поморщился, а затем достал телефон и вызвал такси.

– Поеду. Я Наташке сказал, что ненадолго, а мы вон как засиделись, – он поднялся на ноги, опираясь на костыль. – Что я вам хочу сказать, пацаны? Не знаю, увидимся мы еще или нет, но знайте – каждому из вас я благодарен за время, которое мы прожили вместе в этом общежитии. Каждый из вас чему-то меня научил. Хочется верить, что и я был для вас не только громким соседом с орущим ребенком за стеной, – он осекся и прикрыл глаза рукой.

– Колямба, ну ты чего? – подскочил со стула Мишаня.

– Да осколок просто… Ладно, не будем долго прощаться, – он убрал руку от лица и улыбнулся той самой беззаботной и слегка глуповатой улыбкой, которая когда-то была его визитной карточкой. – Давайте, пацаны. Удачи вам.

Мы проводили его до машины, а затем вернулись в общежитие. Обратно шли с Мишаней молча, только когда поднялись на этаж, он положил руку мне на плечо и сказал:

– Он зла на тебя не держит, дядь, я вижу.

И в это мне тоже хотелось бы верить.

Время выселения неумолимо приближалось. Я подыскивал себе квартиру для временного проживания, где собирался подождать перечисления компенсации за комнату, а уже потом идти в банк для оформления кредита и покупки собственного жилья. Соседи тоже сидели на чемоданах, а Шаповалова все никак не могла добиться прихода участкового для вскрытия бабкиной комнаты – он то не брал трубку, то говорил, что сегодня занят, то и вовсе отключал телефон.

– Ну вот, снова отключен, – поджала губы Шапоклячка, зачем-то демонстрируя всем экран своего телефона.

Мы снова сидели на кухне, распивая чай и закусывая печеньем.

– Жалобу нужно на него написать в прокуратуру – тут же прибежит, – заключил вердикт Самохин.

– У меня, Андрей Андреевич, от этих жалоб, заявлений и обращений уже голова кругом идет. Больше ни одной бумажки не подпишу до самого выселения.

– Эх, а я хотел у вас автограф взять, Надежда Ивановна, – театрально расстроился Мишаня.

– Чего это вдруг?

– Так вы же наша звезда! Нет, я серьезно. Что бы мы без вас делали? Вы же на себя взвалили всю эту бумажную чепуху, с комиссиями этими возились, по кабинетам бегали. Вам, Надежда Ивановна, медаль нужно вручить «За победу над бюрократами».

– Да бросьте, – засмущалась она, – это же общее дело.

– И за все, что мы делаем, отвечаем тоже вместе, – расплылся в улыбке Мишаня, удачно вспомнив цитату из популярного когда-то сериала.

– Вот последнее дело осталось – вскрыть комнату Тамары Васильевны, а сил уже нет ни на что… Как мне этого участкового сюда вытянуть?

– Может сами, Надежда Ивановна? – подмигнул Мишаня, изобразив, как он выбивает дверь плечом.

– Ни в коем случае, Михаил. Это уголовно наказуемое деяние. Да и попробуй эту дверь выбить. Она же металлическая.

Мишаня пожал плечами, демонстрируя,