Повести и рассказы - Джо Хилл
Папа выходит. Я лежу в темноте, и мне хорошо, несмотря на ледяные простыни. Правда, заснуть не удается — в уши бьет тонкий, пронзительный писк. Неприятный звук — примерно так перематывается пленка в видике. Сразу же начинают ныть коренные зубы. Все, сна ни в одном глазу. Меня встряхнул переезд из гостиной, а тут еще холодная постель. Приподнимаюсь, прислушиваясь к темному ночному миру вокруг. На улицах шумят колеса автомобилей; издалека доносятся гудки клаксонов. Прикладываю к уху радио-будильник. Нет, он тут ни при чем. Встаю с кровати, включаю свет. Должно быть, дело в кондиционере. Обычно в отелях кондиционер представляет собой железный ящик, подвешенный под окном, но только не в «Фор сизонс». Единственный компонент системы охлаждения воздуха — серую вентиляционную решетку — я обнаруживаю в потолке. Встав под ней, прислушиваюсь. Так и есть: источник непонятного писка — за решеткой. Голова моя уже не выдерживает, барабанные перепонки разрываются от боли. Вытаскиваю из сумки книгу, которую взял в поездку, и швыряю ее в воздуховод.
— А ну заткнись! Прекрати! Хватит!
Пару раз удается попасть в самую решетку; из одного ее угла выскакивает шуруп, и заслонка повисает набекрень. Кажется, я сделал только хуже — теперь кондиционер не просто попискивает. Он еще и тихо дребезжит — видимо, какая-то металлическая деталь ослабла от удара и дрожит в потоке воздуха. Из уголка рта вновь течет. Втягиваю слюну, бросая последний безнадежный взгляд на разбитую решетку, и, зажав уши, выбегаю в гостиную — лишь бы подальше от страшных звуков. Однако здесь писк еще сильнее. Деваться некуда, пальцы в ушах не помогают…
Писк гонит меня в отцовскую спальню.
— Папа, — шепчу я, вытирая подбородок о плечо, — можно лечь с тобой?
— А? Что? Да, конечно. Только имей в виду, я во сне порчу воздух.
Забираюсь под одеяло. Тонкий писк, разумеется, проникает и сюда.
— Что с тобой? — спрашивает папа.
— Кондиционер шумит. У меня болят зубы. Не могу найти, где он выключается.
— В гостиной, прямо у входной двери.
— Попробую, — говорю я и ползу к краю кровати.
— Эй, подожди, — придерживает меня папа. — Не стоит его выключать — все-таки мы в Чикаго, а сейчас июнь. Сегодня днем на улице было почти сорок. Мы с тобой подохнем от духоты.
— Но я не выношу этот звук! Ты его слышишь? Чувствуешь, как пищит? У меня зубы болят — как будто рядом кто-то мнет фольгу, папа. Это ничем не лучше…
— Ну да, — бормочет он и затихает, словно прислушиваясь к себе. — Ты прав. Кондиционер здесь паршивый. Однако потерпеть придется — иначе мы тут задохнемся, как жуки в стеклянной банке.
Звук его голоса меня слегка успокаивает. К тому же я согрелся и уже не дрожу. Мне точно стало лучше, хотя челюсть еще пронзают уколы боли, отдаваясь в ушах и в голове. Папа и в самом деле портит воздух; тем не менее тяжелый, почему-то отдающий желтизной дух отчасти возвращает мне душевное равновесие.
— Ну ладно, — принимает решение папа. — Вот что мы сделаем. Пойдем-ка.
Он выскальзывает из постели, и я следую за ним по пятам в ванную. Папа включает свет. Ванная в номере огромная, выложенная серым мрамором, с золочеными кранами на раковине. В углу — душевая кабинка со стенками из матового стекла. Не ванная, а мечта. На полочке у раковины стоит набор флаконов с шампунями, кондиционером и лосьоном для тела. Несколько видов мыла, пластиковые банки с ватными палочками и шариками. Папа открывает одну из этих баночек и вставляет в каждое ухо по ватному шарику. Я хихикаю — уж очень смешно он выглядит с торчащими из больших загорелых ушей пушистыми затычками.
— Ну вот, — говорит он. — Делай, как я.
Повторяю его действия, и мир вокруг наполняется равномерным глухим гулом. Это мой гул, мой личный звук. А что? Очень даже неплохо…
Бросаю взгляд на папу, и он говорит:
— Ншшчтт бшшш нссшшш шмкндррра?
— Чего? — весело ору я.
Папа кивает, складывая пальцы колечком, и мы возвращаемся в постель. Спали как убитые, а утром папа позвонил в обслуживание номеров и заказал еще консервированных фруктовых колечек на завтрак. Вот так он и навострился справляться с моими проблемами.
* * *
Не всем это удается. Тете Мэнди не удается точно.
Чего она только не перепробовала в жизни! Нигде, правда, особого успеха не добилась. Мама с папой помогли ей оплатить учебу в художественном училище, поскольку тетя в какой-то момент решила, что желает стать фотографом. Училище она в итоге бросила, и родители помогли ей еще раз: теперь Мэнди организовала художественную галерею. Потом говорила, что звезды не сошлись, карта не легла и так далее. После этого она устроилась в киношколу в Лос-Анджелесе, надумав заделаться сценаристом. Проект быстро сдулся — снова дело не выгорело. Мэнди вышла замуж за человека, который, по всем признакам, должен был стать известным писателем, однако из него получился всего лишь преподаватель английского языка, к тому же — не слишком удачливый. Все обернулось так, что тете какое-то время пришлось еще и алименты ему выплачивать, так что звезды и с замужеством не сошлись.
Тетя Мэнди, не отчаиваясь, приговаривала, что продолжает искать себя. Папа же повторял, что это бесполезно. Кем могла — тем и стала. Приводил в пример историю Брэда Макгвейна. Тот был правым полевым игроком, когда отец принял команду. В качестве бьющего Брэд однажды достиг максимального рейтинга в 292 очка, однако никогда не поднимался выше 200 очков на зачетной позиции, а в плей-офф оказался откровенно плох, несмотря на двадцать пять подходов к бите в последней игре навылет. Случай Брэда — это яркий пример провала, говорил отец. Макгвейн менял одну команду за другой, и везде его брали, поскольку теоретически он мог достигнуть высокого рейтинга. Считалось, что Брэд — приличный бьющий, и ему есть куда расти, только он уже дорос до своего потолка. Его лебединая песня была спета.
У молодежи, идущей в бейсбол, не так много шансов добиться успеха, а у женщины средних лет, неудачно вышедшей замуж или не
