Жестокие всходы - Тимофей Николайцев
— То есть, всего — их пять… — смекнул Луций. — Но тебе это, похоже, всё‑таки удавалось?
— Ночная дрёма даже самым упрямым соглядатаям рано или поздно склеивает глаза… — улыбнулся старик. — А я — носил чёрное с самых малых лет и давно сумел приучить себя просыпаться задолго до света. Тебе же известно, добрый господин, что эти страницы не шелестят, когда их переворачиваешь?
— Это все знают!
— А значит — их можно листать в полной тишине, никого при этом не потревожив…
— Но… если бы всё же кто-то увидел тебя?
— Меня бы живьём скормили Похоронной Яме! — равнодушно ответил старик и развёл руками на ходу.
— Но ты всё равно осмеливался?
— Моё любопытство… как бы это обьяснить… почему-то оказалось превыше страха перед смертью, который правит всеми человеками… — не прекращая шлепать ногами в грязи, старик очень просто пожал плечами — никак не украшая своих слов позолотой гордости, а будто признаваясь Луцию в чём-то пусть неприглядном, но вполне обычном. — Наверное, одна Глина знает, отчего я уродился таким любопытным. Но, когда мне вместе с другими выпадало бдеть над Чёрной Книжицей — я дожидался их сна и тайком от Старших стремился прочесть то, что иногда и… ненадолго… проявляется на Последней Странице! И зная, что эти письмена не лягут ни на что иное, кроме человеческой кожи, я пытался затвердить их наизусть…
— У тебя это вышло?!
— Нет, добрый господин… могу признаться тебе, что хоть черпал сокровенное знание с самого дна Колодца, но лишь совсем немногое сумел донести до рта…
— Донести до рта… Это что ещё значит?
— Это значит, что большинство из прочитанных слов я не смог бы даже выговорить, если б осмелился на это… И, кто знает — может имей я возможность твердить их вслух, я запомнил бы хоть что-то. Но, читая такое, даже губами пошевелить было нельзя — ибо от малейшего шепота по полу каменной залы шли трещины… да и мои спутники в любой момент могли проснуться…
— И что было потом?
— Потом… потом, как и всегда — приходило утро… Я ложился на каменный пол среди свежих трещин и притворялся спящим — чтобы быть как остальные. Старший, что приводил следующую смену на бдение над Книжицей — обычно ругал нас за заспанный вид, но не сказать, что очень уж сильно…
— Значит, все эти смертельно-опасные ночи — были впустую? Ты так и не смог насытить своего любопытства?
На этот раз старик надолго задумался, прежде чем ответить:
— А насколько юный поварёнок сможет насытиться, читая тайком поваренную книгу — ту, где описаны яства, которых ему никогда не суждено попробовать?! — спросил он. — Так и я — не мог набить себе брюха, и лишь представлял этот неведомый мне вкус у себя во рту. А теперь и вовсе помню только его — терпкий, дразнящий вкус позабытого… могущества.
— Позабытого… — эхом повторил за ним Луций.
— Увы! Те, кто пишет и пишет Чёрную Книжицу — слишком хорошо знает людскую натуру, добрый господин. Умей наша память обходиться без этой Книги — то не понадобились бы и те, кто читают им её…
— Выходит… — Луций снова перевёл взгляд на возчика, молча бредущего за телегой. — Его потерянная удача — это просто случайность?
— О! Может и так… Случай порой колдует над людьми не хуже самого могучего Болтуна… Иные величайшие помыслы и хитроумнейшие планы — на деле только и оказались способны, что издать непристойный звук, с которым свинья усаживается в лужу.
— Хорошо, пусть так… — процедил Луций, брезгливо скривившись от подобного сравнения. — Но куда ты клонишь? В чём был смысл рассказывать эту историю?
Уда, так и шлёпавший впереди упряжки — присвистнул и хлопнул вожжами, понукая понурую конную тройку переволочь телегу через бордюрный камень, окаймляющий городскую мостовую и отделявший её от раскисшей в хлам полевой дороги. Скрипя гужами и изгибая оглобли, телега всё же перевалила через него и загрохотала дальше — булыжник здесь был новый, недавно только привезённый с Храмовых выработок и даже не слишком ещё хорошо укатанный. Внутри у Луция тут же болезненно заёкало, он снова ощутил сосущую тошноту. От этого, и от сбивающей слова тряски — стало совершенно невозможно разговаривать.
Впереди среди сплошного дождя обнаружилась развилка — налево Громовой тракт уходил к Свайному, направо же всего через пару переулков начинался Ремесленный Квартал с примыкающеми к нему Базарными Рядами.
— Твоё время вышло! — приказал старику Луций, через силу сглатывая горькую слюну. — Если у тебя ещё осталось, что сказать — уложись в пять следующих оборотов колеса…
— Я готов принести Клятву и служить тебе всей той плотью, что ещё осталась на моих костях… если ты пообещаешь не отдавать меня Глине, когда плоть моя умрёт! — без малейшего промедления ответствовал старик.
— Ты не хочешь посмертно вернуться в Лоно Матери Твоей? — удивился Луций.
Такого он не ожидал.
— Не хочу.
— Предпочитаешь, что собаки таскали твои кости по всей округе?
— Пусть будет так!
— И ты даже осмелился просить об этом меня, будущего Наместника?! Того, кто выбран Глиной, чтоб управлять всем поверху от Колодца и смотреть, насколько тщательно люди блюдут ЕЁ законы?!
— О, не серчай так, юный Наместник… Я вынудил лошадиного человека рассказать тебе его историю, чтобы ты понял — те боги, что обитают в Колодце… как бы сказать… не единственные игроки, бросающие кости нашей судьбы. Я даже признаюсь тебе, о будущий мой господин, что и подземные боги, и боги деревьев, и все те, о которых я даже не слышал — больше не чтимы мной! Да, я желаю принести Клятву…, но не им, а тебе… лично тебе.
— Вот как? Зачем же тебе, не чтящему Глину, служить Наместнику ЕЁ? Как я смогу доверять тебе?
— Считай, добрый господин, что я тоже задумал сыграть в кости со своей судьбой. Ведь даже тем, кто навсегда отрёкся от серебра и тем обрёк себя на вечный голод — всё равно нужен хоть какой‑то смысл, чтобы продолжать жить дальше.
— Вот как? — насупился Луций. — А разве в самой возможности дышать — тебе недостаточно смысла?
— Конечно, недостаточно… — теперь удивился и старик… или только сделал вид, что удивляется. — Лишь те твари земные, которым Глина не дала языка, находят смысл в набитом брюхе и скоротечной подзаборной похоти. Да, и то
