Жестокие всходы - Тимофей Николайцев
Осторожный Уда быстро оглянулся на кума и по его знаку придержал упряжку. Лошади встали у чьих-то ворот, будто‑то бы подтащив телегу на погрузку, и стояли так — пережидая пока всадники не исчезнут в переулке, что соединял Громовой Тракт со Свайным… Дождь распугал горожан, разогнал их по домам, и к воротам никто не вышел, не погнал прочь их подозрительную компанию.
Когда дробный топот жандармского разъезда окончательно смыло дождём, Уда снова замахнулся было на битюгов вожжами…, но вдруг заметил что-то блестящее у противоположной обочины. Пока лошади отдыхали, раздувая бока и встряхивая мокрыми гривами под ливнем, он сходил туда и прибрал к рукам оброненное кем‑то добро… Потом наскоро прикопал находку в соломе, устилавшей дно телеги. Луций мельком глянул, с чем он там возится… и вдруг опознал этот толстый медный обод — примерно за таким он с утра и посылал Кривощёкого… Когда телега опять затряслась по булыжнику — внутри котла запрыгало тонкое железо, заскребло о дно остриём.
— Гляди-ка… — скорее потешаясь, чем искренне, обрадовался старик, проследив за его взглядом. — Много мы говорили сегодня об удаче… и уж не она ли улыбается нам сейчас, Хозяин? Знаешь ли ты, каков цвет её улыбки? Порой она блестит в грязи, будто оброненная кем‑то медная монетка…
— А что со мной? — вдруг подал голос давно замолчавший Симон.
— С тобой? — переспросили они оба одновременно.
— Я очень внимательно слушал тебя, хрен ты костлявый…, но вообще ничего не понял! — рассерженно сказал старику возчик. — Что ты там снова плетёшь об удаче и об игре в кости? Ты же обещал всё мне растолковать…, но я так себя чувствую, будто меня только что обсчитали на базаре.
— Так вся наша жизнь — и есть один большой шумный базар! — тотчас переключился на него старик — теперь-то совершенно искренне обрадованный тем, что есть повод ещё хоть немного потрепать языком. — Один владеет товаром, другой приценивается к нему… и оба делают вид, будто им начхать на друг на друга! Потому что оба считают, что каждый крепко держит другого за… пусть будет — за мотню, так тебе будет куда понятнее…
Симон крякнул, будто собираясь что-то возразить…, но сдержался, не стал покуда перебивать.
— Точно так, вцепившись друг другу в мотню, оба они кряхтят, когда пытаются решить — чья же хватка в этот раз окажется крепче! — вконец развеселился старик. — Ведь именно так было и с вами двоими в ту холодную ночь на границе лесов… не так ли, бывшие старши́ны?
И Луций увидел совсем небывалое — как Симон снова, уже второй раз за один истёкший час, согласился с этим нахальным стариком и даже кивнул ему, прижав к широченной своей груди плоско подрезанную бороду… в великой тоске наваливаясь на тележный задок так, что телега ещё пуще заскрипела осями.
— Игра может обойтись и без победителей…, но ещё ни одна не обошлась без проигравших! А проигрывает обычно тот, кто не сумел вовремя остановиться… — поучительно добавил старик.
— Ну… Наверное, это так, — возчик и тут не стал упрямиться… а, может, и сам пришёл к похожему выводу — за пять-то лет и у этого крепкого лба хватило на то извилин.
— Вот о чём я и толковал нашему Хозяину… — как бы подводя черту, старик обернулся к Луцию. — Наши судьбы — это игра, где вечно качаются неугомонные чаши весов… и на одной из них всегда лежит счастливый случай, а на другой — тщательный и точный расчёт. Точно так же, как вы двое играли в кости — так сейчас поступают и люди, что держат власть в этом про́клятом городе… Те люди, что ряжены в одежды из трёх разных цветов.
Луцию вдруг страшно захотелось вскочить в тряской телеге и лично рубануть этого старика киркой — прямо по его неумолчному рту, всё говорящему и говорящему, но никак не переходящему к сути, а только запутывающему их обоих всё сильнее и сильнее…
Просто по счастью случилось так, что возчик не выдержал первым:
— Глина тебя побери и выплюни, и чтоб псы вечно таскали твои кости! Снова я ничего не понял! — взвыл Симон. — Обещаешь показать, как на мощёную дорогу выйти, а пойди за твоими словами, и всё — с головой увяз в трясине…
— Это потому так, лошадиный человек, что мои слова хоть и сказаны прямиком в твои уши, но не для твоего ума предназначены… — перестал улыбаться и грозно вдруг возвысился над ним старик. — Все знают — то, что мудрый поймёт, то дурак навылет пропустит… Молчи! Дело лошади — тянуть да ушами прядать…, а её возничего дело — слушать Хозяина да вожжи вовремя натягивать. А Хозяин наш — мудрее и тебя, и меня… и он поймёт…
— Будьте оба со мной, и тогда никакая удача вам и не потребуется! — провозгласил Луций, с трудом отлепляя пальцы от рукоятки кирки.
Симон уже зло скалился на старика, по старой привычке тянул руку к левому голенищу…, но Луций, уже совладавший к тому времени с гневом, жестом остановил его:
— Ты же не станешь просить оставить тебя без заслеженной награды?
И весь воздух, набранный этой бочкообразной грудью для рыка, который, наверное, и один смог бы переломать все хрупкие стариковское кости — с тихим присвистом вышел наружу. Симон озадаченно посмотрел себе под ноги и помотал головой, далеко разбрызгивая дождь от копны волос.
— Служи мне верно, и денег у тебя вновь будет в достатке. Много больше, чем вместят твои карманы. Служи долго, и их и будет столько, что сможешь вставить золотые зубы не только себе, но и лошадям, если захочешь… Служи мне так же истово, как служил своему обозу, и тогда расчёт не ограничится одними деньгами — ты получишь свою долю и власти тоже! Сможешь владеть и повелевать целыми табунами! Все городские обозы будут подчиняться тебе! Не беспокойся об этом… А теперь — ступай… к своему куму. Ты пока больше не нужен мне здесь.
Симон поклонился ему и отошёл — туда, где Уда отводил душу, охаживая его битюга вожжами. Едва заметив это, Симон тут же прибавил шагу, почти мгновенно поравнявшись с лошадиными хвостами… Луций видел, как он специально наступил на задник Удиного сапога и, когда тот оступился и едва не упал — грубо столкнул его на обочину и отобрал вожжи.
— Ты всё-таки продолжаешь заблуждаться, Хозяин… — едва слышно возразил ему старик. — Человеку, однажды лишившемуся удачи
