Светлые века - Йен Р. Маклауд
Начали прибывать другие гости. Мистрис Боудли-Смарт помчалась их приветствовать, расталкивая служанок, ахая и всплескивая руками, в то время как мистера Снайта, его саквояж и меня отправили в длинную комнату, набитую украшениями и артефактами на зависть любому затоваренному магазину. Статуэтки, статуи и вазы, акварели, силуэты и дагеротипы, причудливые реликвии других культур, литографии и картины маслом, полотна в рамах бок о бок с зеркалами, груды ковров и львиных шкур поверх гобеленов и покрывал с кисточками; казалось, все достижения Нынешнего века мощным приливом обрушились на берег в этом самом месте. О вытирании пыли, полировке, влажной уборке и наведении глянца было невыносимо даже думать. И гильдейки, собравшиеся здесь зимним вечером, примостившиеся на краешке табурета или стула, были такими же нарядными, как их окружение. В отличие от грандмистрис Боудли-Смарт – которая нынче предпочитала малиновый цвет, возлюбив его столь же пылко, как раньше лаймовый или канареечный, – большинство дам носили переливчатые черные платья, в тон окружающим предметам декора из полированного угля, гагата и чугуна, а также аккуратно подобранные украшения из черного жемчуга и бриллиантов, лучащихся полуночным блеском. Когда вошел мистер Снайт, вокруг зашелестели и закашляли. Собакой, источавшей вонь, которая в этой комнате ощущалась еще сильнее, грозя мигренью, была тварь по имени Трикси, которую то одна, то другая грандмистрис время от времени брала на руки, чтобы чмокнуть в сплющенную морду. Мех у Трикси был розово-бирюзовый. У песика имелись коготки и гребень вдоль хребта. На самом деле он больше напоминал не собаку, а ожившего катайского дракона вроде тех, которые стерегли каминную полку; еще одно свидетельство могущества эфирной индустрии.
Разговор изначально был громким, быстрым и оживленным, и гласные мистрис Боудли-Смарт выделялись не так сильно, как в Уолкот-хаусе. Я уловил нотки Бристоля и Уэст-Кантри от других дам, а также Престона и даже Истерли. В Англии и впрямь случалось, что простолюдины становились богачами, пусть мне по-прежнему было трудно в это поверить, и теперь я задавался вопросом, не было ли восхождение Боудли-Смартов простым результатом упорного труда и удачи – ведь в этом случае странное предприятие, в котором я увяз по доброй воле, становилось всего-навсего выражением моей глупой зависти. Вблизи жизнь, которую для себя соорудила мистрис Боудли-Смарт, оказалась еще сложнее, чем я воображал. На приставных столиках стояли фотографии и миниатюрные портреты гильдейцев высокого ранга, с бакенбардами, которых она называла близкими родственниками. Если верить мистрис Боудли-Смарт, ранее Стропкок, они с мужем спустились с немалых высот, чтобы в итоге поселиться на Фицрой-стрит. Это было умно – так сильно исказить прошлое, что даже я, знавший правду, сидел в этой битком набитой комнате, теряясь в догадках.
Прочие гости косились на меня, потягивая чай и обсуждая предстоящий вечер. В камине бушевал огонь, а над позолотой и хрусталем медленно начал сгущаться холодный туман предвкушения. Мистер Снайт странным образом чувствовал себя как дома. С обычным профессионализмом он расхаживал в своем вывернутом наизнанку зелено-оранжевом плаще, без тупея, его заостренное личико было почти на одном уровне с лицами сидящих и болтающих гильдмистрис. Он сверкнул татуировкой на напудренном левом запястье, затем быстро спрятал ее. Он касался каждой руки своими птичьими пальцами и что-то тихо шептал на ухо. Что бы он ни сказал той или иной гостье, все они от этого преображались. Возможно, подумал я, сегодня вечером и впрямь раскроется какая-то важнейшая тайна, которую он, казалось, всегда обещал – впрочем, учитывая известные факты, я очень в этом сомневался.
– Ну что? Начнем?
Служанки погасили лампы, и мы, собратья-искатели, сели за пустой круглый стол в дальнем конце затемненной комнаты, подальше от отблесков огня, которые пульсировали и мерцали на стекле и металле, превращая гостиную в странную, экзотическую пещеру. Мистер Снайт сидел один за дальним столиком; подменыш был таким крошечным, что над полированной столешницей как будто парила лишь его лишенная тела голова в сопровождении тусклого отражения. Мы все взялись за руки, что само по себе вызывало странные ощущения – я чувствовал, как от напряжения врезаются в плоть ногти и кольца, как выступает пот и накатывает холод. Я пришел сюда как заговорщик и скептик, но атмосфера в сгущающейся тьме царила серьезная.
Когда дыхание мистера Снайта стало прерывистым, ему начали задавать вопросы: о юном мастере Оуэне, который двадцать лет назад провалился под лед, катаясь на коньках, и о малыше Кларке, прожившем лишь шесть счастливых часов. Шепчущий хор потерянных женихов и погибших детей, пропавших без вести и мертворожденных собрался вокруг скорбящих женщин, пока они сидели в одной комнате с мистером Снайтом. Не знаю, как он справлялся один, когда с ним не было меня или давно исчезнувшего извозчика, и все-таки, хоть я и понял суть кое-каких из его трюков, меня пробрал озноб, и я поневоле задумался о собственных потерях, о бедняжке Мод и особенно о моей матери. Я положил саквояж точно в указанное место под столом, чтобы он мог дотянуться крошечной ступней. Но возникшее в нужный момент вещество, похожее на вату, мишура, фосфор и резиновые шарики, издающие звуки при сжатии, даже невнятные слова, которые он произносил множеством надтреснутых, хриплых голосов, – теперь я понял, что все это было косвенным относительно настоящей цели подобных собраний. Эти гильдейки едва ли нуждались в мистере Снайте. Его уловки и абсурдные заявления были случайными. Они сами творили свою магию, она рождалась от потерь, хранимых в глубине души, и от желания вычеркнуть что-то из памяти; она рождалась от не случившихся поцелуев и того, что не было сделано или сказано, а также от того, что однажды сказали – и потом вечно сожалели.
– Он никогда не уедет из Лондона, верно? – Мод стояла перед нашим последним жилищем, нахлобучив лучшую шляпку. Жесткие волосы торчали из-под нее во все стороны, как клочья паутины, покрытые туманной росой. Она одарила меня яркой, хрупкой улыбкой. – Столько лет громких разговоров и дурацких рисунков. И взгляни, до чего мы докатились.
– Эти твои родственники… ты не передумала?
– А разве может быть хуже? Считаю, они виноваты в том, что много лет назад не помогли моей матери.
Затем подъехал ее экипаж – на самом деле всего лишь повозка, запряженная престарелым возовиком, – и откуда-то возник Сол, который до сих пор якобы был занят, чтобы помочь Мод сложить те скудные пожитки, что она брала с собой.
– Нет-нет.
