Светлые века - Йен Р. Маклауд
– Это где-то здесь. – Он быстро зашагал впереди меня по высокому узкому проходу между дворцом Профсоюза докеров и внушительными стенами благоухающих Аптекарских садов. Нам открылось что-то вроде небольшой площади, хотя ее брусчатка заросла сорняками и место выглядело малопосещаемым. На противоположной от нас стороне высился фасад здания с коричневато-серыми башнями-близнецами. Строго говоря, сооружение было большим само по себе, но стены окрестных зданий посрамляли его до такой степени, что оно с точки зрения высоты, размера и оригинальности выглядело карликом среди великанов.
– Чудесно, не правда ли? – Джордж остановился, запыхавшись и подняв глаза. На его губах затрепетала улыбка.
На самом деле здание выглядело приземистым и непропорциональным; старая толстая дама, напялившая слишком много одежды.
– Это церковь – точнее, аббатство. Весь этот район, Вестминстер, назван в его честь. Тут мы хоронили наших королей. Возможно, именно поэтому его оставили в покое, не приукрасили новыми финтифлюшками, эфирированными барельефами, не отдали какой-нибудь гильдии – побоялись рассердить призраков. И этот участок земли, где мы стоим. Здесь когда-то располагался английский парламент. Помнишь? Я рассказывал, когда мы были на Кайт-хиллз. Его-то, разумеется, снесли…
Он решительно подошел к большим дверям аббатства и загремел цепями. Они грохотали впустую. Похоже, не было никакого явного способа их разъять, и Джордж точно не умел, как Сэди, решать такие задачи.
– Все это, – он взмахом руки указал наверх, – сделано без единой крупицы эфира. – Шмыгнул носом и потер глаза – в них попала каменная пыль с ветшающего строения. – Строители этого аббатства были великими, грандиозными людьми, но никто даже не знает их имен. А позже, на исходе Века королей, ужасный пожар уничтожил половину Лондона, и столицу решили отстроить заново. Задумали прекрасные прямые бульвары и высокие здания, аккуратные и элегантные, вместо всего этого фанфаронства и неразберихи. Кое-что даже возвели, но, конечно, гильдии поменялись и завладели результатом. Ты знаешь, что под куполом Великого дворца гильдии пароведов есть еще один купол? И в него даже можно попасть, если отыскать потайную лестницу, и постоять под строгой и простой конструкцией из огромных, цельных деревянных балок. Конечно, внешний облик искалечен бесконечными слоями позолоты и цветного камня, но оно все еще там, под всей бессмысленной мишурой – изящное, красивое здание. Безыскусное и чистое, как гимн, адресованный Господу, а не эфиру и Мамоне. Вот такими и будут дома, которые возведу я, хоть истинного величия им не достичь. Строгие, рациональные и честные. Я знаю, ты думаешь, что все упирается в деньги, но, с моей точки зрения, неправильность Нынешнего века произрастает из эфира. И то, что нам нужно, в чем мы все действительно нуждаемся и чего жаждем, – это знак, символ, жест, делающий истину очевидной для всех и каждого. Тебе не кажется, что на эту роль подошла бы полная противоположность Халлам-тауэр?
Пытаясь представить себе, как могла бы выглядеть противоположность Халлам-тауэр, я вдруг осознал, что думаю о Джордже, балансирующем на вершине того фонтана в День бабочек и кричащем толпе.
– Надеюсь, ты не задумал что-нибудь… – я поискал нужное слово. – Отважное… или безрассудное.
– Ха! – он хлопнул по колонне. – Намекаешь на того бедного капитана кавалерии? Ну, Робби, ты слишком хорошо меня знаешь, чтобы так обо мне думать. В конце концов, есть Анна, и она обо мне позаботится, верно? Кстати, ты слышал, что это она любезно спасла меня в День бабочек?
Я взглянул на него, когда мы шли обратно по неровной мостовой. Я знал этого человека достаточно хорошо и понимал, что в нем говорит нечто большее, чем мужская ревность. И все же, которая из Анн его спасла? Анна из ассоциации при церкви или та, которую я видел в фонтанах Преттлуэлла – преображенная, с очами, полыхающими тьмой?
– О, я знаю, что мы с тобой думаем об Анне одинаково, – продолжил Джордж. – Что она воистину потрясающая, красивая и так далее. Но она еще и странная, да? А ее квартира в Кингсмите – ты знал, что комнаты почти пустые? Тюремная камера и то уютнее. Как будто Анна исчезает и перестает существовать, если на нее никто не смотрит и не… испытывает влечения, которое, взглянем правде в глаза, мы с тобой оба испытываем.
– Осмелюсь напомнить, Джордж, она сирота, – осторожно проговорил я. – Вопреки всем внешним признакам, ее жизнь была не такой уж легкой.
Он пожевал губу и кивнул.
– Этим летом я даже мельком подумал, что мы с ней могли бы… ну, стать друг для друга всем, что обычно предполагается в отношениях между мужчиной и женщиной. Но не сработало. О, не смотри на меня так, Робби. Я всегда знал, что мы в каком-то смысле соперники. Это было очевидно еще в Уолкот-хаусе, когда я впервые упомянул ее имя. – Он расхохотался. Темное старое аббатство скрылось из вида. – Но бога ради, ревновать незачем. Я никудышный ухажер. Всегда таким был и, вероятно, буду. Она тут ни при чем. Все целиком моя вина. Забудем про политическое просвещение, силу масс и прекрасную честность, присущую среднестатистическому трудяге-гильдейцу. – Мы, оставив позади тихую площадь, вышли к бульвару Вагстаффа, где горделивые здания окрасили туман своими эфирированными контрфорсами. Джордж шмыгнул носом и вытер повисшую на кончике длинную каплю. Я подумал, он всего лишь простыл или пал жертвой микроба, коих немало расплодилось, но пригляделся и увидел, что вышмастер плачет. Мы стояли возле сувенирной лавки недалеко от маячащего в тумане основания Халлам-тауэр. Ссутулившись, Джордж притворился, что рассматривает карусели открыток, выставленные на улице, но на самом деле он обливался слезами.
– В чем дело, Джордж? – спросил я, положив руку ему на плечо. Поток транспорта взревел и утих. Он попытался отмахнуться. – Что случилось в День бабочек?
Он повернулся ко мне. Его глаза были такими огромными и влажными, что я увидел в них свое отражение. И пока мы стояли там, я понял, что мы с ним совсем не похожи, несмотря на обоюдные заверения в обратном. Возможно, мы носим похожие рваные пальто, но Джордж до мозга костей и до глубины души был чувствительным, хорошо образованным гильдейцем высокого ранга. Что бы он ни делал, всегда беспокоился о последствиях. Наверное, в детстве даже муравьев не давил. А я, с моим невнятным выговором, щетиной, грубыми манерами и черными неровными ногтями, пропахший дешевым жильем, сыростью и копченой селедкой, был призрачным воплощением мужчин, напавших на него в День бабочек.
– Послушай…
Но Джордж издал сдавленное рыдание, а потом повернулся и убежал.
VIII
Лондон побелел, почернел и застыл. Телеграфные линии
