Жестокие всходы - Тимофей Николайцев
Не выходи из дома с деньгами, и не выходи совсем без денег.
Прячь деньги под половицу, в стену, поближе к земле и подальше от себя — тогда тебе не хватит времени выкопать их, если скрутит вдруг по-настоящему. Чаще всего Глина голодает по воскресеньям. Это тоже знает каждый. Так что совсем нетрудно, ожидая Вздоха, болтаться где-нибудь по улицам, подальше от дома — с грошовой монетой в кармане.
Совсем нетрудно.
Раньше Луций не мог понять, ради чего весь этот сыр-бор. Зачем это всемогущей Глине? Из-за одной монеты? Конечно, редко, но случается, что кто-то из богачей оказывается застигнутым около площади с полной мошной денег, хотя базары по воскресеньям не торгуют и жалования не платятся. Или заезжий лесоруб не успеет пристроить на хранение выручку за проданный воз. Всяко бывает. Но ведь если каждый — хоть по грошу… Ведь даже нищему, и тому один грош по силам… Луций представил этот дождь из медных монет, летящий вниз по стволу Колодца. Искрящийся медный дождь с редкими золотыми или серебряными каплями… звенящий о стены, кружащий водоворотом, льющийся в темноту, орошающий собой тёмное дно — сначала с тупыми шлепками о глину, потом с бряканьем монет друг о друга и, наконец, долгий, нескончаемый звон.
Много… — думал Луций, на ватных ногах переходя пустеющую площадь.
Сок жизни своей, цену жизни своей. Отдай им… Ага, щас… Дежурный медный грош — вот вам моя цена…
И другой цены — не просите…
Две фигуры, приземистая — Курца — и высокая, нескладная — Кривощекого Эрвина — маячили на углу. Луций помахал им рукой и пошёл навстречу.
А ведь если… — подумал он, всё ещё шатко переступая по булыгам, — если Глине этого покажется мало… Ей ведь достаточно просто вздохнуть ещё раз…
Глава 5 (тревожная, как слухи о пропаже…)
Утро было хмурым, как похмельный околоточный.
Дождь вроде бы собирался, да все никак не мог собраться.
Небо натужно серело, выдавливая из себя влагу, но так и не уронило ни капли. Первые, совсем ещё сонные куры — вяло копошились в сорняках у заборов, что-то там выискивая…
Первый раз они увидели эту телегу в совсем уж несусветную рань — ещё до рассвета, в сумерках. Довольно долго до них доносился только валкий дребезг обода по мостовой — он то приближался, удалялся вновь, будто телега так и катала взад-впёред по одному и тому же участку площади. Потом грохот враз прекратился, и их это насторожило.
Без дела телеги на площади не стоят, так что, скорее всего, она просто съехала с мощёного в один из проулков, на мягкую, неукатанную землю. И поди, угадай, в какой…
Пришлось им спешно спускаться с той самой чинары, к которой они уже и тропинку успели натоптать. Вчера Луций понадеялся, что этих голых псов хоть на ночь куда-то запирают, но их, похоже, нарочито привязали сторожить около телег. Их не было видно сейчас, но, когда Кривощекий Эрвин оступился мимо сука и едва не загремел вниз, обрывая листву и сокрушая коленями мелкие ветки — за забором моментально зазвенели цепи, и голые псы разразились лаем. Они и лаяли-то по-особенному — задушенным разъярённым хрипом.
— Валим… Валим отсюда… — рявкнул Луций, едва оказавшись на земле, и Курц сквозь хрипоту бега ещё успевал сдавленно шипеть о кривоногих-криворуких с Волопайки, скотолюбах, Глина их побери и прикрой навеки их кривощекие хари…
Они отбежали за ближайший угол и там отдышались.
— Бесноватые псы… — опять сказал Эрвин. — Точно говорю — бесноватые… Таких в жизнь не приболтать…
Голос его, однако, был виноватым насквозь.
Луций незамедлительно врезал ему по уху. И добавил бы ещё не раз, и не два, если б там, за углом, в ответ на собачью перхотню не всхрапнула бы лошадь.
Они замерли. Никто из них вовремя не услышал ни скрипа осей, ни бряканья небрежно затянутой сбруи… и, если бы не этот нечаянный лошадиный всхрап, то кто знает… Упав на четвереньки и сравнявшись по росту с лебедой, густо растущей вдоль забора, Луций осторожно глянул за угол.
Отчего-то он совершенно не удивился, когда увидел — да, это была та самая телега, которую они вчера сутулили… Кроме давешнего возчика в телеге сидело четверо землекопов, особенно хмурых на фоне этого-то утра. Они, все четверо, старательно делали вид безучастный и даже скучающий, но Луций отчетливо различал их цепкие внимательные взгляды.
Недолго постояв, телега не ушла, как он ожидал, за поворот, а развернулась и покатила в их сторону. Время от времени она сбавляла ход, и тогда землекопы соскакивали и разбредались по сторонам, что-то выискивая в лебеде у заборов. Совсем, как куры… Ничего там не отыскав и рассерженно вернувшись, они так шипели на возчика и с таким усердием пихали его в сутулую спину, что Луций подумал — стащат сейчас с телеги и отметелят. Но они так и ограничились тычками. Возчик понуро подобрал вожжи, натянул левую, правой стеганул — коняги зашевелили копытами, забирая влево по кругу, и почти беззвучно потянули телегу назад, вдоль улицы.
— Что такое, Глина их забери? — недоуменно вопросил Курц над самым ухом.
Должно быть, он тоже сразу же припомнил — и возчика, столь ревниво оберегавшего никудышное железо, и кирку, которую они из принципа спёрли. Стащили-то её на самой площади, не здесь…, но потом Курц сбросил её у забора, чуть отойдя во-он в тот короткий боковой проулок. От мощёной Купеческой улицы это было — недалеко, но и не прям, чтобы рядом. Так что, если землекопы разыскивали то, что могло попросту выпасть из телеги на ухабе — они нипочём её не найдут. Но если возчик вспомнит о подозрительных мальчишках, крутившихся рядом… и, если его подозрения примут всерьёз… или они решат, что кто-то просто споткнулся об потерянную кирку, да в сердцах зашвырнул её куда подальше — рано или поздно кто-нибудь из них догадается поискать и под тем самым забором. Лебеда, это не стог сена, всё-таки, кое-где и кочета выше гребня не скроет. Да и кирка — не иголка.
Неужели, — ломал голову Луций, — и впрямь её ищут? Но — зачем? Опять ерунда какая-то…
Он ткнул Кривощёкого Эрвина в мягкий бок и приказал:
— А ну-ка, сейчас за поворот отъедет… ты сбегай, принеси!
Кривощёкий занервничал. Несколько раз оглянулся на катящую невдалеке телегу, на четверых нахохлившихся мужиков — дураку ясно, что очень неспроста мотаются они туда-сюда в такую рань по безлюдной ещё улице.
То ныряя за дровяники, то
