Жестокие всходы - Тимофей Николайцев
— Ну! Принеси, кому говорю!
Телега дошла до самого конца тупика и стояла сейчас там, так что момент был самый подходящий. Землекопы были слишком заняты — со всех сторон разом пихали возчика так, что у того голова болталась на тонком шнурке шеи.
Эрвин всё ещё трусил:
— Догонят же…
— Да не ссы… — привычно наседал на него Курц. — Они тебя не заметят даже.
— Не… Догонят…
— Ты же конного жандарма в свечку поставил! На спор! А, Кривощёкий? Брехал опять?!
— Так, то я пустой был. А она же — тяжёлая, куда я с ней? Догонят…
— Иди! — насупился Луций.
— Да нахрена она нам? — едва не взмолился Эрвин. — Конские какахи толочь? Я потом в мастерские сбегаю, десять таких тебе принесу — только скажи!
Луций поднес побелевший кулак к самому его носу.
— Ещё по сопатке захотел?!
Кривощёкий Эрвин опасливо покосился на кулак. Одно ухо у него до сих пор было пунцовым.
— Ладно, — сказал он, наконец. — Ладно, чего ты? Иду я…
— Не спались только! — предупредил Луций. — Повернутся к тебе — ложись, прямо где стоишь, хоть в дерьмо лошадиное.
— Ладно, — сказал Эрвин.
Его макушка и впрямь показалась из лебеды лишь пару раз, да ещё он разок неосторожно пуганул курей, роющихся у забора. Куры прыснули в стороны, выставляя напоказ ощипанные, меченые синькой зады.
Землекопы так ничего не заметили.
— А, правда — на хрена? — спросил его Курц, когда лебеда, скрывающая Эрвина, зашевелилась понемногу в обратном направлении. — Старая же кирка, сплющенная вся… На рудных отвалах полно таких валяется — ещё даже страшнее… И эти четверо — правда её ищут? На кой?
— Молчи, дурак, — буркнул Луций, и Курц обиженно засопел.
Да, если б только он сам понимал — зачем… Но то, что ищут другие, да ещё так рьяно — наверняка имеет очень высокую ценность.
— А может… — сказал Курц каким-то особым благоговейным шепотом. — Может, с них Храмовые Духовники спросили за кирку? Кто их поймёт, Духовников-то? Может, ещё одна новая страница в Чёрной Книге открылась? А там начертано: какая кирка однажды той Глины касалась, таковой в Колодец и вернуться должно…
Последние эти слова Курц произнес со свистящими подвываниями и воздел руки оземь, отчего и впрямь стал похож на Духовника-коротышку.
В другое время Луций бы только пальцем у виска покрутил, но только не сейчас.
Эти четверо искали украденную кирку так, словно та была из золота. И возчика пихали с такой едва сдерживаемой яростью, что пыль из него летела. Духовники, конечно, могли и не такое приказать, Духовнику в голову не заглянешь… да вот землекопы не стали бы исполнять их приказы настолько буквально — подобрали бы брошенную кирку на отвалах, или в кузне попросили бы расплющить да затупить новую, и дело с концом. Кто отличит-то? Не-ет… Тут было что-то другое…
«А может, она и впрямь — из золота? — вдруг подумал Луций. — А что? Вдруг вырыли случайно золотой слиток… отец рассказывал, что такие изредка ещё попадаются в глубокой пустой породе. А как его из-под земли вынести, мимо Духовников? Вот и расплющили, изогнули, будто кирку, измазали глиной так, чтобы не узнать… да отправили наверх.
Луций пожевал эту мысль, потом подёргал Курца за плечо.
— Ты, — спросил он, — когда с воза её тащил… ничего не приметил? Ну, там, тяжёлая была слишком… или ещё что?
— Да ничего, — насторожился Курц. — Кирка, как кирка. Ручка хлябала. Рубило сплющено всё… и обух затерт. А чего?
— Ничего… — сказал Луций.
Сколько может весить золотая кирка, подумал он? Наверное, куда больше железной. Нет, Курц бы понял. Не дурак же он, в самом деле…
Да, и можно ли что-то подобное проделать в храмовых Колодцах? Этого Луций не знал. Может, там за плечом каждого землекопа стоит по Духовнику. Туда ведь монеты кидают, наверняка, на выходе шмон проводят тот ещё.
— Во-он Кривощёкий ползёт… — зашептал Курц.
Они дождались Эрвина, потом подхватили его за грудки и подмышки, выволакивая из лебеды… утянули с собой за угол. Он затравленно дышал, отдавая им кирку. Они в четыре руки ощупали её нетерпеливо, четырьмя рукавами оттерли от глины и только тогда вздохнули разочарованно — железо. Мятое, тупое, словно коростой покрытое поверх жирной ржавчиной. Ручка и впрямь хлябала.
— Дать бы им этой киркой по едалу! — Курц плюнул в сторону улицы, откуда доносился печальный тележный скрип.
Плевок был ритуальным.
Луций крутил и крутил кирку в руках, все еще не желая поверить в только что придуманную, но опять несбывшуюся удачу. Кирка была самой обычной. Может, и вправду — не причём она. Мало ли, что ещё потерял этот возчик-растяпа.
— Ладно, — решил он. — Валим отсюда.
— А кирку? — ошалело заголосил Эрвин.
Пот на его лбу был крупный, как виноградины.
— С собой берём…
Курц скорчил на это такую гримасу, что Луций снова прибег к показу кулака.
— С собой! — повторил он. — Не так с ней что-то… Чую я! В тихом месте ещё осмотримся. Отмоем, отскребем…
Тележный скрип надвинулся и оборвался — возвращающаяся телега встала.
Они присели разом, затаились… Сквозь мохнатые шишки лебеды были видны шныряющие фигуры землекопов. Они уже совсем взбешённо прошлись туда-сюда, разгребая башмаками траву у заборов, потом остановились на углу, препираясь вполголоса между собой.
Луций внезапно — словно что-то сорвало его с места — шепнул Курцу: «Уносите её. Подальше отсюда спрячьте…», а сам, пригнувшись, метнулся вдоль забора. Добежал до излома деревянной ограды, где один двор смыкался с другим, присел там и, осторожно, выглянул…
Теперь землекопы были совсем рядом, Луций ощущал даже запах глиняной пыли и пота, насквозь напитавший их робы. Ещё от них пахло лампадным маслом и копотью — это, видно, была ночная смена, только что из-под земли… Вот как — рыщут по улицам вместо того, чтоб пойти по домам и рухнуть там, как спиленное дерево. Луций вдруг ощутил такой силы азарт, что сердце замолотило в груди, чуть ли не заставив сотрясаться ближайшие доски забора.
Припадая к самой земле, он ужом обогнул угол, протиснувшись между забором и наспех наваленной около него поленницей, потом лег за ней прямо на землю. В дыру через неплотно уложенные торцы поленьев он увидел перед собой башмак… Увидел пугающе близко, и понял, что перестарался: его не спалили до сих пор только лишь потому, что смотрят сейчас в другую сторону — башмак был
