Жестокие всходы - Тимофей Николайцев
— Не сверзись, смотри, — почти заботливо остерёг его первый мужик. — Мелочишка-то… есть какая?
Луций и без него знал, что делать. Грошовая монета была припрятана заранее — выходить без неё из дому по воскресеньям остерегались даже совсем дурные. Пусть и не так давно вырыли в городе самый первый Колодец, но люди это правило накрепко успели запомнить. Мамки, и те учили: «А ну — Позовёт, а у тебя карманы пустые… Что тогда, портки последние отдавать Колодцу?»
Да на что Колодцу мои-то портки?
Он шарил в исступлении, не попадая в карман. Монетка издевательски прыгала где-то совсем рядом, но всё не давала себя нащупать. Площадь под пятками опять напряглась, и воздух над Колодцем уже начинал знакомо подрагивать. Вот-вот Глина вздохнёт снова, высосав из его требухи последние капельки влаги…
Луций попал, наконец, в карман, и монетка прилипла к горячим пальцам. Он выдернул её из порток, почти задыхаясь от жажды, встал на цыпочки и показал монету Колодцу — мелкую, тусклую, зеленоватую от множества потных рук, через которые она прошла, потом досчитал до положенных Пяти, разжал пальцы и уронил в пахнущую лягушками темноту. Она брякнула о каменное жерло и канула…
Теперь оставалось ждать…
Ждать, пока Глина вздохнёт снова…
Для спешащих к Колодцу — это будет Зов и Напоминание.
Для бегущих прочь — сам Луций не верил, что во всей округе такие ещё остались — это будет Упрёком и Наказанием.
А для него, уже отдавшего Колодцу всё, что было в карманах ценного — это будет Прощением и Разрешением Жить. Так объяснял Духовник, читая из чёрной книжицы. Страницы не шелестели, когда он их переворачивал, и даже поганый Эрвин избегал гадать, из чего они сделаны.
Ты должен Глине… она тебя терпит на влажной коже своей, хотя могла бы стряхнуть тебя, как шелудивый пес стряхивает блоху. Отдай ей сок своей жизни, или заплати цену своей жизни… Ничего не даровано тебе насовсем, — читал Духовник. — Ни вещи, ни оружие, ни злато земное, ни сам ты из матери своей.
Такого Глина не прощает, — читал Духовник. — Она накажет. Она отнимет воду от рта твоего, отнимет желчь от печени твоей, слёзы от глаз и кровь от сердца. Злато земное в твоём кармане, которым ты не хочешь с ней поделиться — всё было дано тебе лишь на время, лишь до поры…
А придёт пора — отдай. И живи дальше…
Его была крупная дрожь и оттого казалось, что тьма Колодезного жерла прыгает перед ним, то жадно расширяясь, то судорожно схлопываясь обратно — до размеров его собственной стиснутой спазмом глотки. Словно эта тьма обжевывала его, Луция, тугим и беззубым ртом.
Невозможно сопротивляться Колодцу.
Это все знают. Он гораздо сильнее любого из людей. Он сомнёт твоё сопротивление так же легко, как тележный обод давит палый лист.
Лентяй-коровник отгрыз вымя… Говорят, корова, которую он приболтал, и не мычала даже — только обречённо поводила боками. Когда кровь мешается с молоком, то сразу скисает, сворачивается в бурую слизь… и этой слизью Лентяй-коровник насосался, как клещ, а потом… потом всё равно побежал к Колодцу. И с воем бросал в Колодец золотые монеты — много монет, наизнанку выворачивал карманы, а потом его самого вывернуло — бурым и клейким.
Можно спрятаться от Зова Земного среди деревьев, как лесорубы и углежоги по своим делянкам. Можно резать торф на далёких низинах, где вода заполняет каждую яму, и невозможно вырыть Колодец. Луций слышал иногда, как иные из горожан начинали о таком судачить. Но из города мало кто уходил — кому охота променять твёрдую мостовую под ногами на зыбкую болотистую почву. Да и совсем изгоем жить невозможно. Рано или поздно понадобится что-то, и окажешься ты в любом городе, где выложена Стена и вырыт Колодец в тот день, когда Глина проголодалась и зовёт — ничего тебе тогда не поделать. Побежишь и будешь со всеми толкаться в воротах и высыпать содержимое карманов в бездонную темноту.
Нельзя сопротивляться Колодцу.
Но можно обхитрить его.
Он заскулил от испуга и погнал эту непрошенную мысль — прочь из своей головы. Прочь-прочь… тотчас заныло, занемело в затылке. На пересушенное горло не переставая накатывались спазмы. Луций покачивался на ногах, быстро слабеющих и совсем уже вялых, ожидая следующего Вздоха Земного…торопя его и жаждуя… моля о нём… и руки его панически стискивали массивную каменную цепь.
А Вздоха всё не было — долго, очень долго.
Целую вечность надсадно хрипело в груди, целую вечность клокотало в горле, и целую вечность зубы его терзали корнями собственную страдающую мякоть дёсен.
Наконец, темнота Колодца перед ним шевельнулась и дохнула снова — Луций ощутил ток воздуха ноздрями… этот воздух и в самом деле пах лягушками, и ещё деревянной гнилью, и душной толчёной пылью… от всех этих запахов у него окаончательно закружилась голова, и Луций покрепче обнял звено каменной цепи… Но, кроме головокружения и дурноты, запахи принесли долгожданное облегчение — словно широкая влажная кисть вдруг обмахнула его с головы до ног, мокрым шлепком соскрябла коросты со сросшихся заново губ… и рот моментально наполнился слюной, и пересушенное горло мученически приняло её первый глоток, и шершавый комок внутри, в самых кишках, начал съёживаться и таять… пока не растаял совсем.
Он ещё раз глубоко втянул воздух, выходящий из каменного жерла — до рези в ноздрях, до колких игл в груди.
Его уже бесцеремонно тащили за одежду — другим тоже надо к Колодцу. Луций расцепил побелевшие пальцы и его сразу оттерли прочь…
Не видя больше чёрного жерла прямо перед собой, Луций опять осмелел мыслями, и сумел даже мельком додумать ту, ранее промелькнувшую.
Можно обхитрить Колодец…
Хитрость была проста, как сама жизнь.
Не носи с собой в воскресенье больше одной мелкой монеты. Можно даже совсем грошовую — за какую не купить и подзатыльника в базарный день. Колодцу — всё равно, сколько именно ты ему отдаёшь. Колодцу нужно, чтобы ты отдал всё, что имеешь прямо
