Хроники 302 отдела: Эффект кукловода - Алексей Небоходов
– Вы правда думаете, что если я скажу то, что вы хотите, что-то изменится? – прошептал он. – Думаете, ваша правда смоет грязь с ваших рук? Вы не лучше меня. Ни один.
Курносов ответил спокойно:
– Мы не сравниваем себя с тобой. Мы здесь ради ответа. Назови имена и расскажи всё. Иначе это место станет для тебя последним. Твоё имя никто не вспомнит.
Панов замолчал. Он смотрел на них – уставших от лжи и решительных – и впервые почувствовал, как внутри что-то окончательно ломается. Он выдохнул, и вместе с воздухом ушло ощущение власти.
Дмитрий вынул пистолет из-под полы куртки – неспешно, точным движением, словно подбирая слова. Он не наводил ствол, но дал понять: выстрел может прозвучать в любую секунду. Взгляд был безжалостен и точен, как у снайпера.
Панов перевёл взгляд на Машу, надеясь найти там жалость. Но в её глазах горел упорный, жёсткий огонь справедливости, от которого не спрячешься за маской цинизма.
Екатерина стояла чуть позади. Голос звучал тихо, но твёрдо:
– Ты умрёшь здесь, если не заговоришь. Это не угроза – это факт. Ты привык считать себя хозяином чужих судеб. А сейчас стоишь на краю собственной. И поверь, никто здесь не будет сомневаться, если придётся этот край переступить.
Маша шагнула вперёд. Заговорила не с сорванной ноткой и не сдержанно – ровно, ясно, по-взрослому, как выстрел в лицо тому, кто годами смотрел сверху вниз. Это был не плач и не обвинение – приговор, вынесенный не судом, а временем.
– А ты думал, я забуду? Что у меня вытрется память, как у плёнки, если её не перематывать? Что сделанное тобой можно спрятать в темноте, под подушкой, и оно перестанет болеть? Мне снились твои пальцы, твой голос, твой вес. Мне снилось, как я задыхаюсь, потому что это было не моё тело, и я не могла кричать. А ты всё знал. Ты видел, что я не могу защититься, и тебе это нравилось. Ты не просто сломал меня – ты пытался стереть мою личность. Ты думал, я исчезну. Но я вернулась. Я здесь. И теперь ты стоишь передо мной, и я вижу: ты дрожишь. Не от холода, не от усталости, а потому что впервые за долгое время понял, что тебе никто не поможет. Ни наука, ни твои покровители, ни ухмылки. Здесь – мы. А ты – всего лишь человек. Жалкий, испуганный человек, которому впервые придётся отвечать не по закону, а по совести.
Тишина пустыря, тяжёлая, как мокрое шерстяное одеяло, давила на плечи ледяными пальцами. Она лезла под воротник, пробиралась в кости, лишала движения и воздуха. Казалось, воздух загустел, словно пространство медленно заливали маслом, и всё живое притихло. Даже редкие звуки ночи – шорох травы, хруст веток под ногами, далёкий скрип дерева – отступили, будто поняли: им здесь не место.
Дыхание стало слышно; каждый вдох – как всплеск в стоячей воде. Никто не шевелился: словно каменные глыбы, чья тяжесть перевешивала действие. Курносов молчал. Глаза не моргали – два тёмных тоннеля, и в этой глубине уже читалось: решение принято. Пистолет слился с его рукой, стал продолжением тела – хищным, молчаливым, уверенным в собственной необходимости.
Палец на спуске застыл, но жил – едва дышал. Дрожь шла не от волнения, а от внутреннего обратного отсчёта. Здесь не было игры и запугивания; это была точка, после которой не будет ни слов, ни раскаяния, ни вариантов. Только финал. Он висел в воздухе, стучал в рёбрах у каждого, кто стоял здесь. И Панов, несмотря на браваду, чувствовал это. Природа перестала быть его соучастницей. Союзников нет, тайных лазеек нет, никто не отворачивается. Все смотрели на него. И все ждали. Не прощения. Признания. Или выстрела.
Панов резко отступил на шаг, пытаясь создать дистанцию между собой и нацеленным на него пистолетом, но упёрся спиной в твёрдую грудь Дмитрия – спокойную силу за плечами. Контакт, холодный и бескомпромиссный, дал понять: отступать некуда. Дыхание сбилось, сердце заколотилось в горле, заглушая прочие звуки.
Он опустился на колени, чувствуя под собой холодную влажную землю. Мир сузился до круга лиц, смотревших на него с безжалостной решимостью. Плечи затряслись, голос сорвался на хриплый шёпот, в котором не осталось и следа прежней надменности:
– Не надо… прошу вас… Я скажу. Я назову имена. Только не убивайте меня. Дайте шанс…
Курносов едва заметно расслабил руку с пистолетом – не убирая оружия и не делая шага вперёд, будто ожидая продолжения. Дмитрий отступил на полшага, давая понять: тиски больше не нужны. Екатерина не двигалась, лишь пристально смотрела, словно ждала подтверждения своей правоты, своей победы над страхом.
Панов, не поднимая головы, произнёс негромко, каждое слово – как тяжёлый камень, падающий в пустоту и закрывающий обратный путь:
– Я всё скажу.
Панов заговорил внезапно и быстро, будто внутри прорвало плотину, и слова хлынули потоком, торопясь опередить пулю, которую он ощущал на себе, хотя Курносов не шевелился и продолжал держать его под прицелом – холодно и безжалостно.
– Это Соловьёв, – выдохнул он судорожно, взгляд заметался и ни на ком не задерживался. – Антон Владимирович Соловьёв. Он во главе всей группы: финансирует и контролирует операции. Это он приказал внедрять людей в прошлое. Подбором занимался Тимошин – проверял психологический профиль, вёл вербовку, обещал богатство, власть, защиту. Соловьёв был слишком высоко, чтобы возиться с деталями: формулировал цели, задавал масштаб, утверждал решения. А Тимошин внушал каждому, что история – это песок, который можно перебирать пальцами, перекладывать из кучи в кучу. Что всё – игра, а люди в ней – фигуры. И мы верили. Я верил. До этой секунды.
Дмитрий, слушая каждое слово, почти неслышно повторял информацию в микрофон под воротником. Формально это было не нужно – Варвара и Виталий в триста втором отделе наблюдали всё в реальном времени, запись шла поминутно, – но протокол требовал дублирования голосом, и дисциплинированный оперативник следовал инструкции. Его голос звучал ровно и бесстрастно, как у переводчика на важной встрече:
– Антон Владимирович Соловьёв. Глава заговора. Организатор и финансист операций.
Панов, заметив, что его слышат на другом конце связи, выдохнул легче и продолжил уже без суеты, но с внутренней дрожью:
– Теперь Тимошин. Борис Аркадьевич Тимошин. Он отвечал за техническую сторону, за перемещения сознаний. Руководил лабораторией, контролировал капсулы, следил за безопасностью тел, оставшихся в две тысячи двадцать пятом году. Обеспечивал работу всей
