Сказания о мононоке - Анастасия Гор
– Не знаю, Ваше Величество. Возможно, я и то и другое сразу, – ответила ей Кёко. – Или ничего из этого.
– Как тебя зовут?
Кёко покрылась холодным потом на спине, вспомнив наставления Странника о правде и ёкаях и судорожно примеряя на себя новые имена. У неё перед глазами буквально пронёсся целый их список, а затем само собой представилось, как Странник её бамбуковой хворостиной бьёт по хребту за то, что она по пути во дворец выбрать себе имя так и не соизволила и теперь подставляет их обоих. Поэтому Кёко выпалила первое, что пришло ей на ум – а ум у неё всегда был своеобразным:
– Моё имя Нана, Ваше Величество.
Странник, сидевший на полу рядом, вздохнул тяжело и умудрился выразить в этом вздохе всё, что о ней думал. Но Кёко правда считала, что имя хорошее: не только потому, что оно красивое и означает счастливое число «семь», в то время Кёко по жизни преследовала ненавистная девятка, но ещё и потому, что его она точно запомнит и не спутает ни с каким другим. А настоящей Нане знать об этом вовсе не обязательно.
– И почему ты здесь, Нана? – спросила императрица, моргнув так медленно, будто она вот-вот уснёт опять.
Странник открыл рот, чтобы повторить ещё раз, но не стал. Только постучал по своему колену пальцами так, чтобы Кёко это увидела, и слегка отклонился назад, мол, вперёд, у тебя это, похоже, лучше получается.
– Я здесь с учителем, Великим оммёдзи Странником, – ответила Кёко, почтительно опустив лицо в пол. – Мы пришли избавить вас от страшной напасти в лице неупокоенной мстительной души, мононоке.
– У меня во дворце завёлся мононоке?!
«Ну, теперь я точно надеру уши этой бесхвостой!» – подумала Кёко, попутно прикидывая, о чём ещё Мио могла им соврать, если соврала даже о том, что императрица в курсе происходящего. Нет, она определённо была не в курсе или, по крайней мере, успела обо всём позабыть: лицо её вытянулось, и та тоска, та беспросветная грусть, что даже золотую кайму на её кимоно делали тусклой и невзрачной, растаяли, как морская пена. Слуги её зашуршали в тенях и подушках, замяукали, тоже удивлённые чем-то. Вряд ли они не знали о мононоке, а значит, дело было в другом… Быть может, в том, как ожила колыбель из многослойного одеяния, как всколыхнулись все нижние кимоно и даже заскрипел кошачий трон, когда императрица приподнялась на нём.
– Джун-сама! Джун-сама! – заохали слуги – белые кошки в роскошных косоде, стоявшие на задних лапах, а в передних нянчившие кувшины с молоком и подносы лакомств. – Вы, наверное, голодны… Поешьте же, поешьте!
– Нет-нет, не хочу.
– Но вы не ели так давно! Десять лун, а то и больше! Пожалуйста, пожалуйста…
– Я в порядке. – Императрица отвернулась от них, махнула рукой и свесилась со своего пьедестала куда-то вниз, туда, где мелькали стоявшие трубой кошачьи хвосты, суетившиеся вокруг неё так, что даже у Кёко в глазах замельтешило. – Позовите Мио. Куда она ушла?
«А действительно, куда?» – озадачилась Кёко, оглянулась на полукруглую дверь, дорога к которой теперь была полностью свободна, потому что все кошки тронного зала столпились вокруг своей госпожи. Из-за этого, когда Кёко повернулась обратно, она уже не увидела императрицу: перед ними со Странником вырос такой плотный ряд из шерсти, торчащих усов и светящихся глаз, что пришлось попятиться, лишь бы не затоптали.
«Что происходит?! Как императрица может не знать о том, что происходит в её владениях? Отчего все так взволновались и заметались?»
Поразмыслить об этом как следует Кёко не успела: кто-то куснул её за пальцы, а Странника так сильно толкнули в бок, что он едва не завалился. Словом, их активно выпроваживали и даже попрощаться с императрицей как положено не дали – выставили из тронного зала даже быстрее, чем у Странника снова налился красным нос и он чихнул. Пять раз подряд.
– Страшно представить, как долго ты сдерживался, – насмешливо протянула Кёко, пока он сгибался пополам, прикрываясь пурпурным рукавом и чихая в него настолько сильно, что тот взвивался, как от сквозняка. Ей очень хотелось позабавиться над ним ещё, – отомстить-таки за ту коровью лепёшку! – но были вещи поважнее. Например, двери, похожие на ворота, закрывшиеся за ними и явно больше не намеренные их впускать. – И что нам теперь делать?
– Теперь вы гости нашей драгоценной госпожи Джун-сама, и наш долг показать вам всё её радушие и гостеприимство! – проурчал кто-то позади.
То оказался очередной кот, высокий и со шкуркой мягкой, как песцовый мех, серой и отливающей небесно-голубым. Усищи длинные, а глаза совсем крошечные, как бусинки из хризолита, какие иногда на сумочки-кинчаку для гейш пришивают. Суйкан, какой обычно носят чиновники при дворе, смотрелся на нём почти комично. Рядом стоял кот поменьше, даже скорее «котик»: пухленький и рыжий, похожий на буханку заморского оранжевого хлеба, какой её дедушке однажды продал странствующий торговец. С мясистыми щёчками, этот рыжий кот сначала только мурлыкал, а потом ни с того ни с сего начал тереться о Кёко, когда она послушно двинулась за его большим сородичем. Как выяснилось, им двоим поручили сопроводить их со Странником в купальни.
– Купальни? – переспросила Кёко. – Я всегда думала, что кошки ненавидят воду…
– Мы не любим воду, но мы любим быть чистыми! – ответил ей лазурно-серый кот, имя которого почти так и звучало – Лазурь. – Когда ты большая кошка, почти как человек, вылизываться до-о-олго приходится. Вот Джун-сама и отстроила купальни, чтобы нам было проще. Воду она там сделала тёплой, как парное молоко, и такой же сливочной на вкус! Купаться стало одно удовольствие. Вы, человеки, точно оцените! Не хочу показаться бестактным, но должен предупредить: купания перед заселением во дворец – это обязательно. От вас разит.
Чем именно, Кёко уточнять не стала. Наверняка её ждал ответ, что лисом, лесом или теми, кого они повстречали по пути. Посещение бань не входило в их со Странником планы, но, как и он, продолживший изредка чихать в рукав, возражений она высказывать не стала. Кимоно её, может быть, теперь и оставалось безупречно чистым благодаря особым чарам Наны, но вот тело – нет. Париться и тереться мочалкой до скрипа Кёко по-прежнему любила, а не делала она этого уже очень давно, ещё с остановки в Саге.
– Вообще-то вас сразу омыть надо было, прежде чем к Джун-сама пускать. Невежественная Мио снова проявляет неуважение к Джун-сама!
Кёко ещё давно заметила, что все коты без исключения обращаются к своей императрице не просто Когохэйка, а прямо-таки «Джун-сама» – высшее то уважение, даже любовь, как к вышестоящему члену
