Сказания о мононоке - Анастасия Гор
– Когохэйка![80] Достопочтенная императрица Джун, Кошачья Владыка, Хозяйка молочных рек, Хвост-Из-Жемчуга и Когти-Из-Стали! Хранительница вашего ларца исполнила доверенное ей поручение и привела Странника, Великого оммёдзи в пурпурном одеянии, к вашим ногам. Он смиренно просит вас пожертвовать ему одну ниточку из клубка вашего времени…
Подняли голову бакэнэко, дремавшие на подушках в своих малых обличьях, что ничем не отличались от обличья обычных котов, кроме второго хвоста. Встрепенулись и зашуршали по углам нэкомата в каригину, обновляя благовония в курильницах и следя за тем, чтобы в зале было не холодно, не жарко. Остальные слуги, каждый из которых был занят своей работой – или её отсутствием, – тоже встрепенулись. Кошка, державшая бронзовый поднос со свежими фруктами и незаметно подворовывавшая оттуда виноградины, в закрутившейся суматохе чуть его не выронила. Кёко даже и не замечала, сколько в тронном зале кошек, пока они вдруг не принялись взволнованно бегать туда-сюда. И каждая озиралась на них со Странником, возбуждённо виляла хвостом и шептала что-нибудь на ухо другой.
Кёко дождалась, когда Странник примет решение двинуться вперёд, и просто пошла за ним. Вместе они приблизились к величественному трону, остановилась на том месте, где прежде стояла Мио, уже ускользнувшая в тень тканевых навесов, и опустились на колени в нижайшем поклоне. Лоб Кёко ударился о мягкий ковёр. От него тоже пахло сливками.
– Благодарю вас за приглашение, Когохэйка, – начал Странник почти торжественно. – Я и моя ученица здесь, чтобы изгнать мстительного духа из вашего царства и вернуть покой вам и вашим поданным. Хранительница Высочайшего ларца уже поведала нам о бедствии… Клянусь, мы приложим все усилия, чтобы освободить вас от всех тревог, а кошачий дворец – от мононоке.
Тишина. Она, звенящая и бесконечная, стала Страннику единственным ответом, даже когда он в этом безмолвии прождал несколько минут.
– Когохэйка Джун?..
Кёко обуздала желание выпрямиться, но чуть-чуть, совсем слегка, приподняла голову и бегло глянула на трон. Гигантский клубок на нём по-прежнему шевелился не сильнее любой другой спящей кошки: вдох-выдох, выдох-вдох. Даже слуги императрицы и то реагировали живее: зашептались – точнее, замяукали, – повели ушами, приглядываясь к гостям из-под своих распушившихся хвостов. Тогда Кёко скосила глаза вбок, на Странника, но увидела в выражении его лица понимания происходящего не больше, чем было у неё. Всё-таки оторвав лоб от пола, Странник посмотрел снизу вверх на пьедестал и прочистил горло.
– Когохэйка!
– А? Тут кто-то есть?
Вялый женский голос, вполне человеческий, просочился сквозь импровизированный матерчатый шатёр. Что-то внутри него и под ним наконец-то ожило, зашевелилось, и между верхними бирюзово-розовыми слоями образовался маленький просвет.
Странник прочистил горло ещё раз, обменялся многозначительными взглядами с Кёко, немо подтверждая, что он тоже растерян, и повторил ещё раз, громче – чтобы, очевидно, не пришлось потом повторять снова:
– Я Странник, мы с ученицей прибыли по просьбе хранительницы Высочайшего ларца избавить ваш дворец от мононоке…
– Мононоке? Какого ещё мононоке?
«Императрица уже ждёт!» – сказала Мио перед тем, как впустить их в зал и исчезнуть, и вот Кёко снова стала сомневаться в этом её «Кошки никогда не врут». Если императрица и ждала кого-то, то точно не их.
Она раскрывалась перед ними, как цветок. Ткани, спутанные и застилающие друг друга, наконец-то расползлись в стороны, являя сердце кошачьего народа и дворца. Сначала вниз соскользнули покровы пастельные, полупрозрачные и нежные, как парча, затем – землистых тонов и бежевые… После очередь дошла и тканей ярких, сочных, на каждый из которых наверняка ушла не одна бочка сумаха или кошенили. Чем больше распускался матерчатый кокон, тем больше менялись его цвета. Самые глубокие же слои неожиданно оказались самыми тёмными, и именно из них наконец-то вынырнула фигура императрицы. Словно огромная кошка, свернувшаяся в клубок под хозяйским одеялом, она высунула из-под них голову и разомкнула веки.
Нет, императрица вовсе не была сонной, ленивой или неохотной, поняла Кёко сразу же, как увидела её воочию.
Она просто была несчастной.
И печальнее женщины ещё не видел белый свет.
Все ткани, что сползли с неё и укрыли пьедестал, на самом деле являлись двадцатью четырьмя слоями императорского дзюни хитоэ[81]. Светлые материи ушли вниз, спрятались под материями яркими и ягодными, но затем вместе с ними превратились в едва заметные прожилки под накрывшей их сверху чернотой. Одеяние это пошили из самой студёной и непроглядной зимней ночи, рукава щедро усыпали золотыми улыбками полумесяцев, а ворот – серебром падающих звёзд. На талии же прихватили широким поясом из того же ажура, какой плотно облегал шею императрицы под медальоном, похожим на коробочку-инро в форме когтя, в который мало что могло поместиться, но который наверняка много для неё значил.
Первым делом императрица задумчиво тронула и потеребила именно его. Белоснежными были её длинные руки и не менее длинные когти на них. Багряными, как кровь, были губы и ликорисы в заплетённых волосах, кричавшие о горе и связи с подземным миром, а может, о желании поскорее стать его частью. Чернильными были сами косы, всего две, широкие у основания и с узким хвостиком на концах, с короткими прядками по бокам от лица. Такими же чёрными были большие кошачьи уши, торчавшие из них – единственное, что выдавало в этой прекрасной благородной женщине настоящего зверя.
Светлыми у неё были только глаза, подведённые сразу и красным, и чёрным, и золотым. Круглее, чем у всех жителей Идзанами; не добрые и не злые, будто бы неживые даже, стеклянные, зато изумительной красоты – два светло-жёлтых цитрина или же новорождённый огонь. Зрачки в них тоже когти напоминали, узкие-узкие.
– Почему на девочке жёлтое кимоно? – спросила вдруг императрица.
Тут же стало ясно, что и второго приветствия Странника она не расслышала. Вероятно, не расслышит и третьего. Зато императрица наконец-то заговорила, да и смотрела ясно, осмысленно, ещё бы чуть-чуть, и даже можно было бы сказать, что с любопытством. Прямо на Кёко, правда, которая робко подняла голову от пола, когда к ней обратились.
– Ты оммёдзи?
– Да, Ваше Величество.
– А почему на тебе красные хакама? – спросила вновь императрица. – Ты жрица храма?
Кёко стушевалась, не уверенная, кивать ли ей и в этот раз. Да и нужно ли было кивать
