Пленники раздора - Алёна Артёмовна Харитонова

Клёна рывком поднялась со скамьи.

– Уходи.

Мара покачала головой.

– Подумай, девочка. Хорошо подумай.

– Уходи.

Волчица тоже встала и пристально посмотрела на собеседницу.

– Почему ты отказываешься?

Девушка глядела на неё угрюмо и враждебно:

– Он человек. Человеком родился, человеком жил и человеком же умрёт. Он не станет пить людскую кровь.

– Далась вам эта кровь! – выругалась ходящая. – Что на ней свет клином сошёлся? Её и надо-то – три глотка в луну! Так нет же, развели причитания! Я тебе говорю: живой он будет, здоровый. Нешто во всём свете нет никого, кто дал бы ему три глотка в луну?

Она вперила в девушку пронзительный взгляд.

– Уходи! – упрямо повторила Клёна.

Мара досадливо топнула ногой и направилась прочь, однако у самой двери, не оборачиваясь, сказала:

– Думай, дурёха. Хорошенько думай. В полночь приду. Может, всё-таки возьмут в тебе верх не злоба и ненависть, кои вами владеют, но разум. И любовь.

Хлопнула дверь. Клёна медленно опустилась обратно на лавку.

Что делать?

К отцу бежать жаловаться? К Ихтору?

Соглашаться?

Всем сердцем девушка хотела, чтобы Фебр был здоров. Ежели бы волчица предложила ей самой оборотнем стать, чтобы он исцелился, ни мгновения бы не раздумывала. Ежели бы ей надо было ногу отнять, чтобы у него новая выросла, тоже согласилась бы без страха. Отдала бы и очи свои, и острый слух, и крепость тела… Но ничего этого сделать было нельзя. А требовалось от неё принять решение за того, за кого она не имела права решать. За обережника. За ратоборца, которому мановением Клёниной руки грозило стать ходящим, с коими сам он бился.

Девушка заметалась по покойчику.

В голове медленно распускались пунцовые цветы боли. Кровь грохотала в висках, усугубляя мучение.

Что делать? Как быть?

И до полуночи ещё так долго!

* * *

Клёна в одной исподней рубахе сжалась на лавке, обхватив руками колени. В очаге потрескивал огонь. За окном повисла темнота. Было тихо. Так тихо, словно никого в целом свете не осталось. Словно за толстыми каменными стенами царила лишь непроглядная ночь.

Мысли будто оцепенели. Следовало принять решение. Но можно ли решать за другого человека? Есть ли у неё такое право? И сумеет ли она потом жить, зная, что распорядилась по своему хотению чужой судьбой?

Девушка запустила руки в волосы и уткнулась лбом в колени. Хранители ведают, сколько она сидела так, слушая потрескивание дров в очаге. Но когда в дверь постучали, Клёна мгновенно вскинулась.

Мара стояла на пороге и смотрела вопросительно. По её лицу Клёна видела: ходящая знает, какое решение принято. Знает. И пришла лишь за тем, чтоб услышать его, а взамен попросить о какой-то ответной услуге.

– Ну что? – тихо спросила волчица. – Отважилась?

Хозяйка покойчика кивнула.

– Да.

– Умница. Одевайся, идём.

Клёна зябко обхватила себя за плечи и, переступив босыми ногами на студёном полу, спросила:

– Куда?

Ходящая удивилась.

– В лекарскую, куда ж ещё? Да не топчись ты на месте, времени мало!

Волчица к чему-то прислушивалась и выглядела до крайности обеспокоенной.

– Зачем в лекарскую? – спросила Клёна.

У Мары лопнуло терпение, она зашипела:

– Что ты словно варёная! Собирайся!

– Я никуда не пойду, – ответила девушка и даже сделала несколько шагов назад.

Вытянутые, приподнятые к вискам глаза волчицы наполнились изумлением.

– Ты не хочешь, чтоб он поправился? – насмешливо спросила она.

Клёна не стала врать.

– Хочу! Больше всего на свете хочу! Но ежели ты попытаешься его обратить, я всё расскажу обережникам.

Мара фыркнула и смерила её снисходительным, притворно-ласковым взглядом. Так иная мать смотрит на любимое, расшалившееся при гостях чадо: вроде душа просит розгами паршивца выдрать, а при людях не сорвёшься. Волчица явно ждала, что Клёна вот-вот перестанет ломаться, отринет доводы разума и послушается голоса сердца, а не дождавшись, терпеливо, но с проскальзывающим в голосе гневом спросила:

– Ты хоть понимаешь, дурёха, на что обрекаешь мужика? Ещё по осени он на двух ногах ходил, двумя глазами глядел, двумя ушами слышал, двумя руками меч держал. А весну встретит немощным калекой…

– Уходи. – Клёна указала докучливой гостье на дверь. – Он родился человеком. Человеком и умрёт. Это не ты и не я так решили, а жизнь распорядилась. Ты – волчица. Он – человек. И ходящим не станет. Умрёт ли, выживет ли, но будет так, как Хранители ему урядили. Не ты и не я. Хранители. Поняла?

Ходящая на удивление смягчилась. Звериный огонёк в глазах погас, и даже черты лица сделались милее.

– Ну хватит, – сказала она. – Раскричалась. Не умрёт. А коли умрёт, так уж всяко не завтра. Как ты решила, так пускай и случится. Тебе с этим жить.

И, не проронив больше ни слова, Мара вышла. Хлопнула дверь. Клёна осталась одна. Трясясь, словно в лихорадке, она упала на лавку, накрылась с головой одеялом и ещё долго-долго лежала без сна, думая о том, что ей и вправду придётся жить со своим решением. Она пыталась осмыслить, какие чувства будит в ней это осознание, и наконец поняла: горечь, страх, беспомощность… Но не сожаление.

* * *

Мара вышла в пустой коридор и постояла в полумраке, раздражённо притопывая. А ведь казалось: получится! Девчонка в той самой поре, когда за любовь ничего не жалко: ни чести, ни совести, ни здоровья, ни сил. Потому что первая она, любовь эта, а оттого кажется единственной на всю оставшуюся жизнь. Вот только цена первой любви – полушка, потому что хоть горит она чисто да ярко, но сгорает быстро и всегда дотла. Впрочем, с Клёной вышло иначе.

Мара уже достигла всхода, когда от тёмной стены отделилась стремительная тень. Волчицу ухватили за косу, стиснув волосы на затылке железным хватом.

– Ну рассказывай, краса ненаглядная, куда девку зазывала?

– Ай!

Оборотница дёрнулась, но высвободиться не смогла: охотник вцепился, словно клещами, а потом рывком развернул её к себе. Мара зашипела, вцепилась обидчику в запястье. Голос главы Цитадели она узнала, только не могла понять, как человек настиг её незамеченным. Она его не учуяла! Казалось, будто кто-то идёт следом, однако, сколько ни озиралась, никого не углядела.

– Надо тебя, как братца, в каземате закрыть, – сказал Клесх.

– Надо – закрой!

Он потащил её за собой, нимало не беспокоясь о том, что причиняет боль. Мара, выгибаясь, бежала следом, цеплялась за его руки и рычала.

В тёмный покой её зашвырнули, как щенка: пролетела от двери едва не до окна. Лишь звериная ловкость