Пленники раздора - Алёна Артёмовна Харитонова
– Рассказывай, – приказал глава.
Ходящая стояла, вжавшись лопатками в стену, и смотрела затравленно. Она обдумывала, что сказать, как себя повести… А потом улыбнулась, пригладила волосы и спросила миролюбиво:
– Как ты так подкрался, что я не услышала и не учуяла?
Охотник молчал. Только взгляд его потяжелел.
– Я предложила… помощь.
Волчица вздохнула и всмотрелась в лицо человека, надеясь, что он заговорит, и у неё появится возможность уловить в его голосе злость, недоумение, гнев – то, что позволит правильно повести беседу.
Но он молчал. Ничего. Стена.
– Фебр умрёт, – наконец сказала Мара. – Или останется калекой. И то и другое плохо. Он молодой, сильный. Зачем рубить на корню? Я предложила его обратить. Тогда те раны, которые мы нанесли, заживут.
Ходящая смиренно ждала гнева собеседника. И даже была к нему готова, но вопрос охотника заставил её растеряться.
– Что сказала на это Клёна?
Волчица хлопнула глазищами.
– Отказалась.
Вопреки здравому смыслу на лице Клесха промелькнуло удовлетворение. Мара с опозданием поняла, что зря таилась и кралась. Он ожидал от пленницы козней. Наверняка приказал за ней смотреть. Приставил кого-то. Мало ли людей в Цитадели? И у всех глаза! А её сбивают слишком похожие и резкие запахи: железа, камня, мужского пота, пыли, сырости, иссохшего дерева и дыма…
Волколачка затравленно посмотрела на человека.
– Я не хотела ему зла.
Глава ничего не ответил. В его взгляде не было ни самодовольства, ни насмешки. Мёртвая пустошь.
– Ты говорила, нужно выспаться, – сказал он наконец. – Вот ложись и спи. Завтра поглядим, на что ты способна.
С этими словами охотник вышел. Мара услышала, как он коснулся ладонью двери. Сквозь узкие щели покойчик тут же озарило короткой вспышкой ослепляющего голубого света.
Запер.
Ноги пленницы подогнулись, и она с размаху села на голую лавку. Не тронул… Вся жизнь перед глазами промелькнула. Однако же досадно, что ничего не получилось, что Клёна заупрямилась.
Увечья Фебра страшны, а значит, его дальнейшее житьё будет весьма плачевным. Жалко. Ведь и вправду хотела спасти. А вышло вон как.
Лют, пожалуй, за такое до костей обгложет…
Глава 41
Клесх заглянул в лекарскую. Ихтора там не оказалось. Возле Фебра сидел на лавке Руста, снимал повязки, собираясь промыть раны травяным настоем.
– Гниёт, – сказал целитель, увидев вошедшего. – Чего только ни делали! А ты о нём справиться пришёл или?..
– И о нём тоже. – Глава задумчиво смотрел на чёрного от побоев ратоборца: нос перебит, губы – кровяная корка, глаза заплыли. – Ногу его покажи.
Руста отбросил с нагого тела покрывало.
– Смотри, коли любопытно.
Разверстая плоть, розовые края раны и осколки белой кости в месиве тёмного рыхлого мяса – такой была правая голень Фебра, когда его подобрали в лесу. Нынче кость, как могли, вправили, плоть стянули и зашили. Но рана, как говорили целители, «зацвела» – вспухла от гноя. И сколько ни чистили её, не заживала. А по венам потянулись вверх тёмные токи.
– Отнимать по бедро будете или по колено? – спросил Клесх.
Руста пожал плечами.
– Как Ихтор скажет, так и отнимем. Он говорит: по колено. Я бы до бедра отпахал. Толку от культи никакого.
Клесх смерил целителя мрачным взглядом.
– У тебя на руке пять пальцев. Что лучше: один отнять или всю ладонь по запястье?
Лекарь дёрнул плечом.
– Пальцы мои целые. А его нога – нет. Ну, отнимет Ихтор гнильё по колено, а плоть дальше цвести пойдёт. И что? Сызнова мучить? Уж лучше одним разом.
– От парня и так мало что осталось, – ответил Клесх. – А тебе волю дай, ты по подбородок всё отнимешь, чтоб его не мучить.
Лекарь развёл руками.
– Ты спросил, я ответил. Чего ещё? Ихтор хочет за культю со здравым смыслом пободаться. Ну, коли так, я перечить не стану. Ихтор надо мной старший. Не я над ним.
– За это Фебр Хранителей до смертного часа будет благодарить, – хмыкнул глава.
Руста зыркнул на него исподлобья и ответил, с трудом сдерживая гнев:
– Так ещё поглядеть надо: поднимется ли он, чтоб их благодарить.
– Поднимется, – спокойно, почти равнодушно сказал Клесх. – Иначе на кой ты здесь? За Ихторовой спиной сиживать?
Рыжий крефф хотел, видать, по привычке огрызнуться, но вовремя вспомнил, кто перед ним, и прикусил язык.
– Да, и вот ещё что, – сказал уже от двери глава. – Отвар твой своё дело делает: запахи путает. Вари. – Руста кивнул, а Клесх потёр шею под воротом рубахи, поморщился и с сожалением добавил: – Но липкий, скотина… будто мёдом намазали.
– Покумекаю ещё, – буркнул в ответ лекарь. – Но ежели не придумаю ничего, поте́рпите. Вам главное, чтоб зверь не учуял. Он и не чует. А о другом уговору не было.
– Теперь есть, – сказал глава и закончил: – К зеленнику́ сделай всё по уму, а не как обычно.
Дверь в лекарскую закрылась.
Руста тихо выругался сквозь зубы. Он не любил нового главу. Не любил, не понимал, не принимал. Подчинялся из одной лишь вбитой в каждого обережника выучки.
Знал он, что пожиты́м креффам Клесх и его решения тоже не по сердцу: договаривается с ходящими, позволяет им жить в Цитадели… Однако ни Рэм, ни Койра, ни Ильд никогда не обсуждали смотрителя крепости. Всё примерялись хрычи, всё оценивали, всё взвешивали. И помалкивали.
Прямодушный, бесхитростный Дарен, в отличие от стариков, не таился. Так и говорил Клесху: мол, больно мягок ты к ночным тварям, больно возлюбил их. Но резкий нрав креффа ратоборцев, как и отходчивость, знали все, а потому недовольство Дарена не почиталось за мятеж. Он говорил, что думал, но делал, что велено. А вот скрытному Русте, напротив, переступить через своё молчаливое неудовольствие и покориться воле нового главы было тяжелее.
Вот и теперь целитель скрипнул зубами, призвав всю волю, чтобы подавить глухое раздражение, которое поднялось в груди после короткого разговора с Клесхом.
* * *
Нынешнее утро в Цитадели выдалось суматошное.
Ни послушники лекарей, ни их наставники на трапезу не явились. У Клёны от этого нехорошо засосало под ложечкой.
Тётка Матрела качала головой, собирая в корзину кое-какую снедь. А потом подозвала Клёну и велела:
– Отнеси в башню целителей. Да скажи: пусть ребят хоть после урока пришлют. Покормлю. Со вчера ведь не евши.
Девушка кивнула, подхватила корзинку и была такова. Сердце её билось часто-часто, и
