Назад в СССР: Классный руководитель, том 2 - Евгений Алексеев

Я отнял широкую ладонь цыгана от струн и спел куплет, но не с начала этого знаменитого романса, а со второго:

Очи чёрные, жгуче пламенны!

Хоть кого зажгут, будь он каменный…

Хочу видеть вас! Хочу вас встречать!..

На алтарь Любви душу вам отдать…

Цыган действительно на миг растерялся. Одно дело помнить первый куплет и припев, и совсем другое — весь текст романса. Он прожёг меня взглядом, но спел невпопад лишь припев:

Очи чёрные, очи страстные,

Очи жгучие и прекрасные!

Как люблю я вас! Как боюсь я вас!..

Хочу быть в огне этих чудных глаз!..

https://vk.com/audio-2001354055_5354055

Я не стал возражать, лишь усмехнулся, замечая, как Буряца все больше теряется, плывёт, но признавать поражение не собирается. Он на миг заткнулся, провёл по струнам, издав какое-то унылое дребезжанье, видно, пытаясь вспомнить какую-то редкую песню, чтобы уж точно посадить меня в лужу. Сделал длинный проигрыш, в котором я сразу узнал один из самых известных, так называемых, «белогвардейских» романсов. И спел первый куплет вместе с припевом, чтобы мне было труднее. Но я совсем не растерялся и спел второй куплет «Москвы златоглавой»

Помню тройку удалую,

Вспышки дальних зарниц,

Твою позу усталую,

Трепет длинных ресниц.

Всё прошло, всё умчалося

В невозвратную даль.

Ничего не осталося,

Лишь тоска да печаль.

https://vk.com/audio150891687_456239040_992a4ab80a3aac3214

И мне так надоела эта битва, что я решил вытащить, что называется, туза из рукава: спеть тот самый романс, музыка к которому ещё не родилась у Андрея Петрова. Мне стало интересно, будет ли возражать Буряца?

Мохнатый шмель — на душистый хмель,

Цапля серая — в камыши,

А цыганская дочь — за любимым в ночь,

По родству бродяжьей души.

И тут заметил, что Брежнева перестала улыбаться и, наоборот, с грустью подпёрла подборок рукой, и по щеке скатилась слезинка. А я сделал паузу, выжидательно, взглянув на Бориса. Он молчал, только зыркал по сторонам, пальцы шевелились на струнах, не издавая ни звука. Тогда я продолжил, имитируя самый настоящий цыганский надрыв а ля Николай Сличенко:

Так вперёд — за цыганской звездой кочевой,-

Hа закат, где дрожат паруса,

И глаза глядят с бесприютной тоской

В багровеющие небеса.

https://music.yandex.ru/track/15331149

Но спеть следующий куплет я не успел. Буряца рассвирепел, сбросил свою гитару, и растоптал её ногами. Бросился ко мне, сорвал с шеи мою несчастную деревяшку. Схватив за гриф, расколотил о пол в мелкие щепки. Потом бросился ко мне, притянув за ворот рубашки так, что затрещали швы. Прошипел прямо в лицо: «Убью! Прирежу!», и добавил что-то на цыганском: «Мэ саро́ тыро́ ро́до выда́ва буе́!»

Я не стал его бить, отталкивать, хотя легко мог дать ему в морду так, чтобы он летел аж до стены. Но тут мне помогли охранники, они оторвали цыгана от меня, он начал вырываться из их рук, выкрикивать ругательства, вращал глазами, как будто в припадке. Они утащили его из зала. А я взглянул на Брежневу, чуть поклонился, приложил руку к груди, мол, извините моего соперника за то, что он вести себя не умеет. Галина Леонидовна печально улыбнулась.

Я вернулся за столик к Ксении, обнаружив, что она пялится на меня с каким-то ужасом, открыв рот и широко расширив глаза, как два блюдца.

Я просто отодвинул стул, сел. Взяв ложку, зачерпнул остывшего борща, отщипнув кусочек хлеба, прожевал и только потом спокойно спросил:

— Что такое? Случилось что?

— Олег Н-николаевич, откуда вы знаете столько песен? — пробормотала девушка срывающимся голосом. — Вы где-то в ресторане лаба… то есть выступаете?

Что я мог ей сказать? Что за семь десятилетий своей сознательной жизни я слышал сотни, если не тысячи песен. И при моей феноменальной памяти быстро запоминал текст и мелодию. Некоторые романсы я так любил, что сам подбирал аккорды. Но редко пел в компаниях, стеснялся, боялся опозориться, мне не нравилось, как звучал мой голос. Казалось, что играю я на гитаре слабо. Но сейчас я почему-то осмелел. Хотя чувствовал я себя отвратительно, как говорила по такому поводу моя бабушка: «кошки в душу насрали». Я победил Бориса мошенническим, шулерским приёмом, словно подкинув пятого козырного туза в колоду карт. Ведь цыган не мог знать песню, которая появится лишь через пять лет. И сам он мог спеть такой романс, который я точно бы не знал. Но не стал этого делать.

— Да нет, Ксения, нигде я не выступаю. И давай обо всем этом забудем. Ни маме, ни в школе не рассказывай об этом? Иначе мне по башке дадут за подобные концерты.

— Ну, что вы, Олег Николаевич. — она ласково, словно кошечка, прижалась к моему плечу. — Конечно, это наш секрет.

— Отлично. И давай быстрей все съедим, а то наш шофёр, наверняка, уже матом всю брусчатку покрыл до Мавзолея, нас ожидая.

Аппетит у меня пропал, все эти бутерброды с икрой, красной и белой рыбой не вызывали теперь у меня никакого желания. Ксения съела все свои салатики, овощной супчик, в котором плавали вырезанные из морковки забавные рыбки, и грибы, фаршированные сыром и грецким орехом. А моя запеканка из лосося с шампиньонами так осталась лежать на тарелке. Тут же стояла почти не тронутая бутылка шампанского.

— Пойдём, Ксения.

Я встал из-за стола, надел пиджак и направился к Брежневой, чтобы попрощаться. Да и я был уверен, что без её разрешения нас просто не выпустят. Увидев меня, она улыбнулась, но с какой-то грустью, подала мне руку. И только сейчас я заметил, что несмотря на большой перстень с изумрудом, руки у дочки генерального секретаря трудовые, словно она сама моет посуду и готовит.

— Галина Леонидовна, прошу извинить меня за то, что здесь произошло.

— Что вы, Олег Николаевич, вашей вины тут нет. Борис ведёт себя порой слишком бурно. Всего вам хорошего.

Я вернулся к Ксении, и мы вышли из столовой в сопровождении одного из охранников, который повёл нас к выходу. Но тут, заставив вздрогнуть и отшатнуться, навстречу шагнул черноволосый мужик с плохо выбритым квадратным лицом, в тёмно-сером костюме, перегородив дорогу.

— Это вам, Олег Николаевич, от Бориса, — сказал он на удивление дружелюбным тоном, и добавил, словно извинялся: — Борис вспыльчив, но отходчив. Вы победили честно. Это вам, — передал мне длинный, довольно пухлый конверт.

А я готов был провалиться сквозь землю от стыда, совесть грызла меня. Но