Атаман - Алексей Викторович Вязовский
Вечер второго дня нашего ожидания выдался душным. Солнце, кроваво-красное, садилось за густую стену пальм на другом берегу реки, окрашивая небо в багряные и лиловые тона. Лагерь жил своей размеренной походной жизнью: дымились костры, варилась похлебка, слышался лязг точильных камней о клинки. Я сидел под навесом своей походной палатки, намазывая живот жиром, когда к оцеплению подъехала странная группа.
Всадников было человек десять. Они сидели на прекрасных, ухоженных конях, одетые в нечто среднее между индийским великолепием и европейской практичностью — сверху черные европейские сюртуки, а ниже — белоснежные дхоти, расшитые золотой нитью (1), на головах — не чалмы в привычном громоздком виде, а изящно повязанные аккуратные тюрбаны из тончайшего муслина, часто также с золотым шитьем. Лица — важные, ухоженные, с умными, оценивающими глазами. Во главе — пожилой, степенный мужчина с окладистой седой бородой.
— Сахиб Питер? — он сделал почтительный, но не раболепный жест рукой ко лбу и груди. — Приветствия от почтеннейшего Бабу Рамдулала Дея, главы бании банкиров и купцов Калькутты (2). Мой господин просит о великой чести — принять вас в своем скромном доме в процветающей столице Бенгалии и всей Британской Индии. Гарантии вашей безопасности и безопасности ваших людей даются именем Бабу и кровью его предков. Английские сахибы, — он слегка поморщился, — не будут чинить препятствий вашему визиту, с ними все согласовано. Это частное дело. Для уверения в искренности намерений…
Он отступил в сторону, и двое юношей лет шестнадцати-семнадцати, одетых столь же богато, вышли вперед, удерживая в руках поводья своих лошадей. Их лица были гладко выбриты, черты — утонченные, но в глазах читались избалованность и страх, тщательно скрываемые под маской надменности.
— Почтенный Бабу предоставляет в ваше распоряжение своих сыновей, Чхату и Лату. Они останутся здесь, в вашем лагере, как знак нашего полного доверия и гарантия вашего благополучного возвращения.
Имена Бабу Рамдулала Дея, Чхату и Лату щелкнули в памяти, как ключ в замке. Кабул. Душный кабинет старого ростовщика, пахнущий сандалом и пылью веков. Его шепот, когда он отсчитывал мне золотые тилла для Зары. Он говорил, что, если судьба занесет меня в Калькутту, ищите Бабу Рамдулала Дея. Его золото открывает любые двери, даже в Форт-Уильям. Он — истинный царь Белого Города, и даже инглиси вынуждены с ним считаться. Его сыновей зовут Чхату и Лату… 'молодые шакалы на золотом поводке, любители прикуривать сигары от купюры в сто рупий". Вот они, «шакалята». Поводки оказались крепче, чем они думали.
Я посмотрел на юношей. Они старались держаться прямо, но пальцы судорожно сжимали поводья. Страх сквозил в каждом движении. Их отец играл по-крупному, ставя на кон самое дорогое. Значит, и ставки были соответствующими. Отказ мог быть воспринят как оскорбление, а я не мог позволить себе врага в тылу, да еще такого влиятельного, накануне штурма крепости. Да и любопытство грызло — что хочет сказать этот «царь Белого Города»? А поводить клювом, чтобы оценить готовность города и форта к обороне — и вовсе бесценно.
— Ладно, — кивнул я, стараясь, чтобы голос звучал нейтрально. — Принимаю ваше предложение и гарантии. Сыновья почтенного Бабу будут окружены заботой моих людей. Осталось лишь решить, когда едем?
— Сейчас, сахиб, если вам удобно. Ночь — лучшее время для неприметной поездки.
Никто не решился меня отговаривать, лишь Марьяна подошла, когда уже собрался выезжать, ухватилась за стремя.
— Опять ты лезешь в пасть крокодилу, Петя! Сколько же можно так рисковать?
— Все будет хорошо! Как всегда.
— Предчувствия у меня плохие, — грустно молвила она и перекрестила на прощание.
Путь в Калькутту в седле под усыпанным крупными звездами индийским небом, под жарким солнцем, а потом при свете луны был странным и настораживающим. Мои спутники вели себя безупречно вежливо, указывая дорогу. Мы миновали спящие деревни, пересекли по шаткому мосту еще одну речушку, и постепенно впереди начал разгораться отражение тысяч огней большого города на низких облаках. Запахи усилились, стали почти осязаемыми: помойки, пряности, цветы, речная тина, жареные лепешки, человеческие испарения, но впереди можно было уже разглядеть красивые дома — белеющий вдали европейский город с высокими домами-дворцами.
И вот мы въехали в предместья, проделав двухдневный переход за сутки.
Первое впечатление от Калькутты — душераздирающая бедность и скученность этой части города, которую на контрасте с Белым можно с полным на то основанием назвать Черным. Узкие, кривые улочки, больше похожие на щели между глинобитными или бамбуковыми лачугами с протекающими крышами из пальмовых листьев. Грязь под копытами лошадей была непролазной, перемешанной с нечистотами. Воздух стоял тяжелый, спертый. В открытых дверях и окнах мелькали тени, слышались плач детей, кашель, монотонное бормотание. Люди — не только мужчины, но и женщины — спали прямо на улицах, завернувшись в грязные тряпки, их изможденные лица в свете наших факелов казались масками отчаяния. Этот город дышал нищетой, как больной чахоткой — хрипло и тяжело.
Но постепенно картина менялась. Улочки становились чуть шире, появились первые каменные постройки, затем — двухэтажные дома с верандами. Грязь сменилась утрамбованной землей, потом и булыжными мостовыми. Лачуги уступили место добротным домам с резными дверями и решетчатыми окнами. Исчезли спящие на улицах, зато появились ночные стражники с дубинками, почтительно расступавшиеся перед нашими провожатыми. Запахи нищеты перебились ароматами жасмина, сандала и дорогих курительных палочек. Мы въезжали в «Белый Город», вернее, в его индийскую часть — богатые кварталы местной знати и купечества.
Контраст был ошеломляющим. После удушающей тесноты и нищеты «Черного Города» здесь царили простор и роскошь. Широкие, обсаженные деревьями улицы. Особняки, поражавшие эклектикой: традиционные индийские элементы — цветастые панно, затейливо украшенные окна, вычурные балкончики, внутренние дворы-патио, резные каменные решетки «джали» — причудливо сочетались с европейскими колоннадами, большими остекленными окнами, балконами с коваными решетками. Это был город внутри города, живущий по своим законам, под охраной своих стражей, за высокими, но чисто символическими оградами. Оборонительных стен у Калькутты не было вовсе — она лежала
